Тихий свет

Роман КОЗЫРЧИКОВ | Драматургия

Тихий свет

Действующие лица:
Тамара Усик, 45 лет
Людмила, 45 лет, сестра Тамары
Валя, 45 лет, муж Людмилы
Нина, 80 лет, мать Вали
Хромоножка, 35 лет
Микола, её сын, 15 лет

Когда долго и невыносимо стоит жара, каждый день, вернее каждую ночь, человеку даётся кусок счастья: прохлада ночи. Тихая и свежая, она наполняет жизнью. Но иногда, когда ночью открыто окно, можно услышать хромой шаг смерти: она подволакивает ногу на пустынной пыльной дороге. А потом – стук в окно.
Третий день уже стоит солнце без продыху. Из-за духоты стол вынесли из кухни к крыльцу дома в тенёк, прямо на траву и поставили. Самая полная Тамара сидела в трикотажном ярком халате на самой маленькой табуреточке, как гостья, свисала своим телом на ней; Людмила, как хозяйка, посреди стола в парике сидела, сидела и смотрела перед собой, на речку; по левую руку её сидел муж Валя, а по правую – старуха Нина, плотно одетая в чёрное, будто не чувствовала жары, скрючилась над тарелкой и что-то медленно ела. Делать дела в такую погоду совершенно невозможно, можно только сидеть и смиренно принимать страдания, обмахиваться газетками и ждать спасения. Долго уже сидели все молча, вытирали пот. Тамара что-то вспомнила, отставила чашку с кипятком и растерянно заговорила.
ТАМАРА. Я в интернете прочитала, что у протестантов каких-то, кальвинистов или как, если ты богатый и всё у тебя хорошо, значит, ты избранный в рай. А если бедный, постоянно у тебя несчастья, значит, бог тебя не любит. Я так расстроилась. Я же всегда без денег, болячки всегда, значит, не любит меня бог. А если не он, то кто? (Подумала.) С другой стороны, я ведь не кальвинистка, я ведь даже не христианка.
НИНА (перестала жевать). Как понять, не христьянка?
ЛЮДМИЛА. Вы, мама, ешьте, не слушайте. У неё крыша поехала. Капитально. Дай дуре интернет…
Тамара махнула рукой и продолжила пить кипяток.
ВАЛЯ. Что ты на с…(заикается) сестру опять начинаешь?
ЛЮДМИЛА. Моя же сестра, не твоя! Завыступал.
НИНА. Как русская-то, если – не христьянка?
ЛЮДМИЛА. Вы будто, мама, христианка. (Засмеялась.) Неделю назад только про Иисуса узнала. Успокоиться не могла – надо же какая история! Шок-контент.
НИНА. Ужасная, ужасная история. Бедный мальчик. И вот так вот с ним, собаки. Он же по добру только всё. Бедный, бедный мальчик.
ЛЮДМИЛА. Ой, ну ешьте уже, Нина, успокойтесь!
ВАЛЯ. Ты бы уж в т… (заикается) такой день-то бы не орала бы. С…(заикается)
ЛЮДМИЛА. А что за день, Валя? Армагеддон? Очень похоже на Армагеддон. На Апокалипсис похоже.
ТАМАРА. Так правда же, Люда, жалко сына хромоножкиного. Пятнадцать лет всего. Как он так умер?
ЛЮДМИЛА. Бог дал, бог взял, что ж теперь.
ТАМАРА. Странно ведь как: у речки нашли, ожоги, говорят, какие-то. Откуда ожоги-то?
ЛЮДМИЛА. Она ж ненормальная, хромая эта ваша. Сочиняет, поди. Ожоги какие-то. Что, он воспламенился? Мозг у вас воспламенился.
ТАМАРА. Так ведь люди говорят. Жалко так её, страшненькая такая и вот ещё неудача какая.
ЛЮДМИЛА. Страшненькая, а сына натаскала. Косая, хромая, а слепой нашёлся. (Посмеялась.) Какие люди-то, Тома? Тут только сумасшедшие живут, нормальные тут жить не станут. Тут степь кругом и воняет скотобойней. И варёными костями. Тут человеку нечего делать.
НИНА. Сидим же мы.
ЛЮДМИЛА. Мы прокляты. Бог нас не любит, как кальвинистов Томиных.
ВАЛЯ. На похороны бы всё равно надо было с…(заикается) сходить…
ЛЮДМИЛА. Помогли же ей мужики: утащили, закопали. Чё ходить-то? Он тебе кто? Веточки ещё еловые, будто панихида была… (Посмотрела на Тамару.) Как ты кипяток этот хлещешь? Жара, а ты кипяток.
ТАМАРА. Я готовлю своё тело к худшему.
Замолчали. Некоторое время тихонько, умиротворённо смотрели на речку, пот со лба вытирали, но потом Валя решил разрядить обстановку.
ВАЛЯ. Мне приснилось вчера, что у меня член отпал.
Головы с недоумением повернулись на Валю. Тамарины руки медленно опустили чашку на стол, она охнула, схватилась рукой за грудь.
ТАМАРА. Ужас какой! Не приведи господь ведь такое…
ЛЮДМИЛА. А тебе-то что, Тома? Переживает, главное, за член моего мужа. Отпал и отпал, тебе-то что?
ТАМАРА. Так я ведь…
ЛЮДМИЛА (Вале). Вот что ты так прицепился к этим похоронам, а? Газетку подложи под ножку, стол рухнет сейчас.
ВАЛЯ. Ты з…(заикается)
ЛЮДМИЛА. Ой, помалкивай сиди, Цицерон. У нас окошко выпадывает в доме, почини вот лучше.
НИНА (перестала жевать). Как понять цицерон?
ЛЮДМИЛА. А так вот. Никак не понимайте. Для этого надо институт кончить, как я. Но куда вам всем. Вам бы сидеть только да в окошко смотреть. Куда вы там смотрите всё время? Там же ничего нет. Вообще ничего. Даже ветра.
Замолчали.
Вчера сидел Микола на стульчике, на деревянной табуреточке, у окна и на столе из спичек дворец строил. Дворец ли, храм ли, тадж-махал ли какой-то – Микола ценил красоту, а луч из короткой занавески вспарывал ему горло. Язык от старанья закусил, в окошко смотрит, там девочки стоят, на него уставились. Чё там делаешь, олень? – они кричали. Микола ладошкой по стеклу треснул, засмеялись девочки и убежали. Он говорил: п… (заикается) подохни, тварь, подохни, тварь. Понюхал храм свой Микола и на кровать высокую пошёл, и лёг на неё Микола. Лежит, и луч ему теперь живот вспарывает. И стена пыли перед ним. Звёздной ли пыли, алмазной ли пыли. Он рукой её трогает, и стена разверзается. Микола – волшебник. Микола снимает майку и гладит пальцем «порез» от лучика, гладит своё белое тело.
Тамара вдруг заволновалась, закосилась по сторонам, отпила ещё кипяток, капельки со лба и висков вытерла.
ТАМАРА. Третий день жара такая кромешная. Ненормальная. Пишут в интернете, не бывало ещё так. Не загореться бы хоть. Вспыхнем ведь как спички.
НИНА. Ненормальная какая.
Людмила посмотрела на Тамару, положила голову на ладошку.
ЛЮДМИЛА. Вот мы же двойняшки, как мы такие разные получились? Я худая, ты – толстая. Я в институт поехала, ты тут просидела всю жизнь. Да и по лицу другая ты совсем, круглая какая-то. Надо же… Думала, совсем нас жизнь разведёт, а ведь нет, смотри-ка, всё равно живёшь со мной.
Тамара обиженно откусила печенье.
ТАМАРА. Усик мой умер если так быстро! Так бы ведь и не жила у вас. Бедный мой Васька. Один я Усик осталась. Дочери-то, поди, замуж выйдут, и одна я только Усик останусь на всём свете. Один-единственный Усик.
Нина засмеялась, подавилась, закашлялась. Увидела строгий взгляд Людмилы, резко остановилась.
НИНА. Я над фамилией просто… Усик! Смех какой.
Тамара поправила химические кудри на голове.
ТАМАРА. Я не всегда ведь Усиком была… И без институтов работа есть, детей вот обеих отправила учиться. Двадцать лет продавцом, и хорошо всё, не выгоняет никто.
ЛЮДМИЛА. Тома, ты продавец ненастоящий. Продавец, он должен обсчитывать, обвешивать… А тебя саму все обсчитывают, ты свои же деньги вкладываешь.
ТАМАРА. Не собирай, меня все ценят. На божницу покупатели чуть ли не сажают.
ЛЮДМИЛА. Ещё бы. Такого клоуна ещё поискать.
ТАМАРА. Я к тому вообще про спички сказала, что вдруг Микола этот, Хромоножкин, от солнца сгорел?
ЛЮДМИЛА (пожала безразлично плечами, стала в телефоне читать что-то). Он же ночью помер, какое солнце-то.
ТАМАРА. Очень таинственно всё-таки. (Посмотрела по сторонам, взяла полотенце, накинула на голову.) На всякий случай, солнышкин удар ведь случается.
ЛЮДМИЛА. Солнечный. Солнечный удар, а не солнышкин, Тома. И в тени он не случается.
ТАМАРА. Пускай полежит. (Поправила полотенце, отпила чай.)
ЛЮДМИЛА (не отрывается от телефона). Представляете, тётка вон какая-то из Госдумы обеды ест на пять тыщ. Это чё у неё там? Паразитка такая! (Убрала телефон, подумала.) Я бы ей туда плюнула и насрала бы.
ВАЛЯ. Да что ты, Люда, пускай уж ест женщина.
ЛЮДМИЛА. Пускай вот как мы поест! Терпеть не могу несправедливость. Постоянно что-нибудь в Фэйсбуке, какой-нибудь шок-контент. Я сразу пишу в комментарий своё мнение. Не могу молчать, трясёт прямо всю сразу!
ВАЛЯ. Так уж не ч…(заикается) читала бы.
ЛЮДМИЛА. Я не такая, как вы тут все! Вам всё похрену, а мне нет. Вы как в сказке будто живёте тут. А я свои права знаю. Знаете, какая напряжёнка сейчас в стране! Каждый день, как вижу, что права мои ущемляются, сразу пишу! Даже вены на лбу вздуваются.
НИНА. А мои права ущемляешь сама, а у меня даже Фейсбука нет.
ЛЮДМИЛА. Это что ещё?
НИНА. Ты меня ненавидишь. Как есть – сперва себе наложит, а потом только мне. Свет мне в комнате выключает рано, а у меня бессонница. И ты смеёшься, когда я рассказываю.
ЛЮДМИЛА. Вы потому что трэш собираете, что попало плетёте. У вас не бессонница, вы спите, а потом сны свои рассказываете, будто правда была.
НИНА. Я имею право на свет, у меня пенсия.
ЛЮДМИЛА. Ой, всё. Начинается. В Фейсбуке поважнее проблемы, чем ваш бред. Там международный уровень вообще-то.
ТАМАРА. А я привыкшая уже. Дочки тоже как приедут, тоже ведь такое вот заводят. Я молчу, в кухню уйду и всё, смотрю в окно, будто что-то увидела, и не слушаю. (Задумалась.) Там котик этот бегает, жирненький, как я. (Посмеялась.) Птичка там пролетит, например, веточки пошевелит. И мне покой такой сразу ощущается, а потом как защемит, и так мне вдруг умирать не хочется, Люда, прямо невыносимо становится. Потому что я хочу сидеть и смотреть в это окно вечно. (Немного прослезилась.) Почему вот такое находит на меня?
ЛЮДМИЛА. Да дура ты потому что. Из-за таких вот так и живём. Ты вот лично губишь, Тома, страну.
Тамара от испуга выронила чашку с кипятком себе на коленку. Стала тереть больное место.
ТАМАРА. Мне не больно, курица довольна. (Посмеялась.) Я не губила, ты чё, Люда.
ВАЛЯ. Это всё по-детски, Люда, комментарии твои. Так только дети делают.
ЛЮДМИЛА. А по-взрослому как? Лежать под одеялком и ждать смерти? А у тебя ведь, Валечка, нет детей. Откуда тебе знать? Или есть, Валечка? А?
ВАЛЯ. Сама ведь п… (Заикается.)
ЛЮДМИЛА. Ну, а что? Ты видный такой. Посмотри на себя в зеркало! (Засмеялась.) Смотри, какие ровные ноги. Майка элегантная. Это что, хохлома? А уж как на велосипед свой сядешь, кто устоит? Откуда же мне знать, Валечка? Может, ты каждый день за поворотом детей делаешь?
НИНА. Злющая какая… Сама-то вообще лысая.
ЛЮДМИЛА. А вы, мама, жрать столько не утомились? Ест и ест без продыху.
Нина оскорбилась, швырнула ложку.
ТАМАРА (подняла ложку, отдала Нине). Кушайте, Ниночка, кушайте! Не слушайте её. Она с утра такая сегодня склочная.
Нина посмотрела на Людмилу, взяла ложку и, не простив обиды, продолжила есть.
ЛЮДМИЛА. Достала жара уже. Губернатор ещё этот дачу купил… Я не лысая, у меня волос мало.
НИНА. Я на вашей свадьбе съела кусочек арбуза, четыре картошины и компота стакан. И всё. И это было двадцать пять лет назад.
ЛЮДМИЛА. Вы в блокнот что ли записываете?
НИНА. Я вас не объедаю, чтобы ты знала.
ЛЮДМИЛА. Кусочек арбуза и компот – у нас больше ничего и не было. Потому что мы нищие. И по любви выходили, по вдохновению. Потому что Валя рок-музыкой увлекался. Мы только о прекрасном думали, зачем нам питаться.
НИНА. Я хочу сказать, что за двадцать пять лет немного очень съела.
ЛЮДМИЛА. А вы и не в Госдуме работаете, чтобы много есть. Ой, да ешьте вы что хотите. Молчите только.
Замолчали. Людмила подула себе в декольте.
Микола гладил своё тело. Соски, например, живот, а дальше – ниже, под шорты, в жару, в пекло, в преисподнюю. Поднял ладонь Микола и языком, горячим и мокрым, от запястья до вершины пальца смочил, и дальше – ниже. Луч на теле Миколы расширился, тело Миколы потело, содрогалось белое тело, и трепетала Миколина плоть. Потом остановилась и медленно задышала. Поднёс Микола ладонь к лицу своему и прижал к золотушным губам. В окошко заколотили вдруг. Там девочки стоят, смеются, ладошки свои лижут. Микола к стенке отвернулся, замер, что делать не знает. Они кричали: эй, чертила, нравится, что ли, сперму глотать? И смеялись. Он говорил: п… (заикается) подохни, тварь, подохни, тварь. И притворялся трупом. Но в окна колотили, и Микола схватил Достоевского и швырнул классика с силой в шалав. Так, что стекло разбилось, и лоб девочки покраснел даже.
Нина приостановила поглощение еды, но ложку из руки не выпустила.
НИНА. Я вчера сижу на кровати перед сном, смотрю в окно. Чувствую, в углу что-то зашевелилось. Смотрю – там шарик такой светящийся висит, как в воздухе. Я испугалась – снова в окно. Посмотрела ещё – висит. Долго висел. Хотела подойти, побоялась. Потом исчез. Жалко, что не подошла.
Нина продолжила есть, но все напряглись.
ЛЮДМИЛА. Вы таблетки как положено пьёте? Не больше?
НИНА. Думаю, смерть была, а я опять пропустила. Я иногда слышу её хромой шаг. Когда вот теперь ещё будет?
ЛЮДМИЛА. У нас крыша просто дыроватая, вот лучик и попал, наверно. Вам спать надо нормально ложиться, всё как будто юная девица под окном сидит. Как Татьяна Онегина. Или как её?
Как-то неловко все замолчали. Тамара вдруг прыснула, не сдержалась и засмеялась.
ТАМАРА. Вспомнила. Вспомнила, помните, мы втроем, после выпускного, пьяные на лодке по речке уплыли, в Индию хотели.
ЛЮДМИЛА. Вот и приплыли. Сидим на этом же крылечке и чай хлещем.
ТАМАРА. Ой, я бы если бы богатая была, певица, например, или… юморист, например, я бы в каждой стране пожила бы год.
ЛЮДМИЛА. Столько не живут, Тома. Нина вот только.
Людмила засмеялась, Нина с ненавистью покосилась на сноху.
ТАМАРА. Мы же уверены были тогда, что богатые будем. Почему мы до сих пор нищие?
ЛЮДМИЛА. Чтобы богатым быть, надо, наверно, не в магазине работать.
ТАМАРА. У нас не оказалось талантов если. Пошли уж, куда взяли. Но в лодке тогда мы этого не знали ведь ещё.
ЛЮДМИЛА. Сказали бы нам тогда, что мы тут же будем кипяток пить, мы бы там и утопились.
Людмила взяла полотенце, вытерла потное лицо.
ЛЮДМИЛА. О, косточки варят на птицефабрике моей. (Прикрывает нос полотенцем.) Шок-контент. Надо было в городе оставаться. А не в Валю влюбляться. Как самка тупая.
ТАМАРА. Я в городе была, мне не понравилось. Там все жалкие, и всех жалко. Вот идёшь, например, вечером, смотришь на всех вокруг. У них у всех что-то болит, покоя им что-то не даёт. И хочется тогда подойти к каждому и спросить. Вот женщина пожилая. У вас всё хорошо? Что вы чувствуете? Вам плакать точно не хочется? Или мужик сидит на скамеечке. Вы почему домой не идёте? Вам одиноко? Ноги не мёрзнут? Парень стоит какой-то. У тебя деньги есть? Не голодный? Тебя что-то мучает? На сердце тяжело? И даже вроде неприятный он. Ну, видно, что попивает, например. А всё равно – сердце у него стучит под курточкой и шея тёплая. И вот хочется подойти к каждому и подуть на ранку: давай, ползи, ползи, будет легче, пройдёт зима, и тебя кто-то поцелует. Будет легко, тепло и радостно однажды.
ЛЮДМИЛА. Ты, Тома, вот так к людям подходила? Знаешь сколько на земле таких человечков? Семь миллиардов. И все скоты.
ТАМАРА. А здесь людей нет почти, жалеть и некого.
ЛЮДМИЛА. Конечно, здесь такие все счастливые и хохочут постоянно. Мы вон, смотри, какие радостные сидим. У меня даже волосы от счастья выпали. Валька вон плачет от тихой радости сидит. Ниночка посмотри какая довольная, сытая. Веточки вон еловые лежат, сказка, а не жизнь.
ВАЛЯ. Веточки… Люда, в… (заикается) выпивка-то есть немного?
ЛЮДМИЛА. От счастья тебя, Валя, к рюмке тянет?
ВАЛЯ. Врут, думаешь, про ожоги?
ЛЮДМИЛА. А ты, Тома, от счастья вчера в петлю полезла?
Все замолчали, замерли. Нина оторвалась от еды, Тамара опустила голову.
ЛЮДМИЛА. Жопа твоя толстая спасла тебя только, чердак отвалился.
Тамара длинно посмотрела на Людмилу.
ТАМАРА. Могла бы и помолчать хоть раз.
ЛЮДМИЛА. Я всю жизнь молчу, Тома. Вот за каким таким хреном, скажи, а?
Тамара молчит.
ЛЮДМИЛА. Терпи, Тома. Все терпят, и ты терпи. Долго ли осталось? Парочку самоваров, поди, и всё. (Улыбнулась.)
ВАЛЯ. Дашь нет, Люда, бутылку?
Людмила закатила глаза, но пошла в дом. Тамара чаю отхлебнула, на Валю смотреть стала.
ТАМАРА. Помнишь, мы к речке бежали, а ты на стёклышко наступил и заплакал, в шестнадцать лет? (Улыбнулась.) А потом что было? Что мы делали тридцать лет, Валя?
ВАЛЯ. Ты з…(заикается) зачем в петлю-то?
ТАМАРА. А, вспомнила, потом Усиком я стала.
ВАЛЯ. Терпеть же надо до конца, чё уж делать-то…
ТАМАРА. Мне не больно, курица довольна. (Посмеялась.)
ВАЛЯ. У тебя дети, ты молодая ещё.
ТАМАРА. Я толстая дура, Валя.
ВАЛЯ. Зачем, Тома?
ТАМАРА. Для веселья, Валя.
НИНА. Я б тоже удавилась, могла б на табуретку залезть.
Микола стоял теперь в палисаднике и малину с кустарника ел: малиновые ягоды в малиновые губы. И худые белые руки в царапинах. Ягодный запах прервался запахом спичек. Подумал Микола: ммм, спички… Сильно любил Микола запах серы. Хоть и знал: где сера – там ад, там зверь. Подумал он и из малинника вынырнул. И снова девочки стояли. Девочка с расшибленным Фёдором лбом веточку держала и в разбитое окошко её вонзала. И повалил дым серный. Он кричал: мокрощёлки дебильные. Смеялись и убежали они. И бежал он по траве, по крылечку, по досочкам. Горел храм его спичечный. Бросился Микола, дул на него, махал на него. Майка Миколина вспыхнула даже. Он скинул её огненную и с ковшика водой залил храм свой. Сгорел храм. Огарочки только остались. Хромая Миколина мама зашла тогда и по голове Миколу погладила. Дурачок какой родился, храмы палит – она сказала.
Нина продолжила есть, Людмила вернулась с бутылкой. Валя потянулся за ней, но Людмила не дала бутылку.
ЛЮДМИЛА. Сколько налью – столько выпьешь. Давно что ли трезвый ходишь?
Людмила налила в стакан немного, Валя схватил, тут же выпил.
ВАЛЯ. Ещё немного давай уж.
ЛЮДМИЛА. Обсерешься.
НИНА. Жалко ей. Водки жалко, еду жалко…
ЛЮДМИЛА. Мама, сыночек ваш пить бы умел, я бы не жалела, наверно. Забыли, как он драться умеет? Давно вам не прилетало?
НИНА. Лет десять уж не пьёт сильно…
ЛЮДМИЛА. А мне и пятнадцати лет хватило с синяками на роже позориться. И по деревне его искать. Пятнадцать лет фестивалил.
Помолчали. Валя умоляюще взглядывал на жену, Людмила смотрела на мужа.
ЛЮДМИЛА. Такой ты был тоненький и беленький раньше. Валечкой был. Глаза такие умные, как у собаки. Ясно было, что уж мы-то с Валечкой не как все проживём. Мы же не такие с ним. Мы тоньше других, умнее, глубже. У нас энергия, и свет в нас особенный есть. Мы же не Людка с Валькой с улицы соседней. У нас не так всё. (Улыбнулась.) Но нет. Ты Валька, а я Людка. Вот и приплыли.
Людмила налила ещё Вале. Валя выпил. Помолчали.
ТАМАРА. Мне в интернете мужчина написал. Такой, знаете, как бы южный. Но видно, что солидный. Он поставил отметку «пять» и написал что-то. Но я не поняла не по-русски. Как вот ответить? Или уж не отвечать пока?
ЛЮДМИЛА. Ты из-за этого чердак обрушила? Из-за языкового барьера?
Тамара молчала.
ЛЮДМИЛА. А у тебя там фотографии есть?
ТАМАРА. Есть, но там кошка в клумбе.
ЛЮДМИЛА. Ясно. Пошли ему тогда смайлик с кошачьей мордой.
ТАМАРА. Я, конечно, не уверена, что готова к новым отношениям… Ну, ладно, потом с компьютера смайлик ему вышлю. Писали, кстати, что вообще у нас плюс шестьдесят семь будет скоро, и что надо готовиться к такому.
ЛЮДМИЛА. Мы же не в аду, Тома, какие шестьдесят семь?
НИНА (престала жевать). Я – в аду.
ТАМАРА. Правда! В интернете если написали, я вру что ли.
ЛЮДМИЛА. Господи, Тома, на каком сайте? Что ты читаешь?
ТАМАРА. Ни на каком сайте, мне само показывается. Высвечивается на экране, я нажимаю.
ЛЮДМИЛА. Ой, всё, Тома, это клиника.
НИНА. А я могу в интернет попасть?
ЛЮДМИЛА. Вы, мама, в рот ложкой попадите сначала.
НИНА. Я слышала, можно высчитать дату смерти как-то при помощи интернета.
ЛЮДМИЛА. Ты ей, Тома, наговорила? У вас крыша у всех поехала?
ТАМАРА. Можно, можно высчитать. Я вам посчитаю, Ниночка, и скажу.
ЛЮДМИЛА. Да никогда вы, Нина, не умрёте. Я посчитала уже. Навсегда вы тут, в аду. И я с вами вместе.
Людмила налила себе из бутылки в стакан. Валя потянулся тоже, но потерпел неудачу.
ТАМАРА. Я себе посчитала, выпало, что вчера должна была. Но не совпало.
Нина разочаровалась и продолжила есть. Тамару осенило.
ТАМАРА. Можно ведь высчитать, правильно ли Микола этот умер. В том смысле, что совпадет или нет дата. Надо только дату рождения узнать как-то.
ВАЛЯ. Двадцать третье июля.
ТАМАРА. А вчера какое было?
ЛЮДМИЛА. Какого числа мы поженились, Валя?
Валя молчал.
ЛЮДМИЛА. Чё молчишь? Говна поел?
Людмила посмотрела на него и стала ждать ответа.
ЛЮДМИЛА. Я жду, Валечка. Давай-ка продемонстрируй чудеса памяти.
Валя молчал, потом попытался что-то сказать, но не вышло. Людмила подождала, потом взяла бутылку и швырнула её в кирпичный их дом. Кирпичи посыпались, бутылка разлетелась. Все замерли и притихли. Помолчали.
ЛЮДМИЛА. Я в институте ещё решила, что не буду детей заводить. А потом и вправду не вышло. И слава богу. Ненавижу детей. И стариков. (Посмотрела на Нину.) Совсем у них ума нет. Беспомощные и некрасивые. Надо будет постараться как-то до всего этого говна подохнуть успеть.
Все так же молчали.
НИНА. А я ребёнком очень красивая была. Гладенькая и кругленькая. Здоровая и румяная была. Играла и веселилась. Не помню, когда это закончилось. Но очень давно.
ТАМАРА. Я и сейчас кругленькая и румяная. (Посмеялась.) Только жить, правда, не хочется.
Снова замолчали.
Хромая мама Миколина у стола стояла и капусту белокочанную секла. Гора на столе из капусты уже лежала. А она секла и секла в корытце. Микола рядом сидел, окно разбитое пакетиком заклеил, на солнце сквозь пакетик смотрел, капусту рубленую жевал. Пальцы, мама, не разруби, пальцы не разруби – он говорил. Тут же мама по пальцу и рубанула, кровью в капусту накапала. Она сказала: вот ведь сечка острая какая, ну наточил Микола, ну хозяин, а мама косоглазая. Палец закусила и дальше сечь стала. Микола испугался, но ничего не говорил. Не трогай ничего, Микола – она сказала. И пошла куда-то палец лечить. Микола выбрал кусочки капусты, кровью политые, в форточку вышвырнул. Посидел, подумал крепко. Сечку в руки взял, потрогал и вышел с ней за ворота.
Все молча сидели и смотрели на речку, но там ничего не было. На тропинке прихрамывала, припрыгивала Хромоножка в сторону их дома. Людмила выпрямилась, Валя встал с табуретки. Хромая поравнялась со столом, улыбнулась всем.
ХРОМОНОЖКА. Вам сегодня нет почты.
Помолчали, хромая неловко улыбнулась.
ХРОМОНОЖКА. Я капусты вам принесла. Хотите? Я наквасила, а теперь не съём же одна ведро целое.
Она улыбнулась, из сумки с почтой банку достала, в руках держит.
ХРОМОНОЖКА. Ой, газетки промочила.
Она растерянно улыбнулась, Тамара взяла банку. Неловко помолчали.
ТАМАРА. Нина любит капусточку, съест.
Валя бросился к крылечку, табуретку ей поднёс. Хромая села. Валя, как бы в поддержку, её за плечо взял. Хромая вскочила.
ХРОМОНОЖКА. Нет. Нет, не трогай меня, пожалуйста. Не трогай меня.
Людмила встала, Валю на своё место усадила, сама с хромой рядом села. Замолчали.
ХРОМОНОЖКА. Миколу когда утром сегодня мужики к лесу тащили, я веточки сзади бросала еловые. Не знаю зачем. Помню, что делают вроде так, а зачем не помню. Правило такое что ли. А потом ещё на могилку газировку полила. Он любил газировку сладкую.
Тамара поправила полотенце на голове.
ТАМАРА. А ты знаешь, как он умер?
ХРОМОНОЖКА. До церкви завтра доковыляю, далеко же сегодня уже. Надо вроде свечку поставить… Я не помню правил что-то.
Помолчали.
ЛЮДМИЛА. Выходной бы уж взяла бы. Повод как бы.
ХРОМОНОЖКА. Я люблю ходить, мне нравится.
ЛЮДМИЛА. В такое пекло можно и самой помереть.
ХРОМОНОЖКА. Я от дерева до дерева бегу, с передышками.
ВАЛЯ. Его же не убили, да?
ХРОМОНОЖКА. Надо же ещё что-то делать? Какие-то ритуалы?
ВАЛЯ. Надо оградку сделать. Давайте оградку сделаем и крест? Может, п… (заикается) плиту? Фотографию повесить.
ЛЮДМИЛА. И часовенку построить.
ХРОМОНОЖКА. Такие правила?
ЛЮДМИЛА. Валя, может, склеп сделаем?
ХРОМОНОЖКА. А у него фотографии нет. Мы что-то протянули с паспортом…
ВАЛЯ. Надо что-то сделать.
ЛЮДМИЛА. Ты уже сделал. Всё, что мог.
ВАЛЯ. Мы уже ничего не можем сделать?
Хромая улыбнулась. Людмила пожала плечами, посмотрела в телефон, положила его, подождала, что хромая уйдёт, не дождалась, переключилась на Нину.
ЛЮДМИЛА. Ну не шамкайте вы!
НИНА. Так я что?
ЛЮДМИЛА. Вы шамкаете!
НИНА. Так я ем же. Злыдня какая…
ЛЮДМИЛА. Ой, всё. Рот закройте и ешьте.
Нина закрыла рот, посмотрела на тарелку. Снова замолчали все неловко.
НИНА. Я вчера перед сном сижу на кровати…
ЛЮДМИЛА. Было уже.
НИНА. Хрен ты угадала. Я вчера перед сном сижу на кровати, свет уже выключила когда, в окно смотрю. Там темнота. А потом как воссияло. Что это было, вы знаете?
ЛЮДМИЛА. Так смерть, поди, опять была, а вы, мама, опять просрали свой выход. (Засмеялась.)
ХРОМОНОЖКА. Ой, я тоже иногда чудеса вижу, разное бывает. То, например, земля заколышется, то звезда на небе вспыхнет. А один раз я как будто бы подлетела…
ЛЮДМИЛА. О, всё. Туши свет.
ХРОМОНОЖКА. Это, я так думаю, бог сигналы посылает, чтоб мы не сомневались. (Улыбнулась.)
ЛЮДМИЛА. Какой бог?
ХРОМОНОЖКА. Какой, не знаю какой. Какой-нибудь. Есть ведь в нас искра его, значит, и бог есть.
ЛЮДМИЛА. Начитаются интернета и начинают с ума сходить. Сумасшедший дом.
ХРОМОНОЖКА. Вот, например, глаза мои косые – тоже сигнал от бога. Я ведь раньше не была косая. А потом – раз! – и окосела. Потому что мне банка со спиртом на голову упала.
ЛЮДМИЛА. То есть глаза у тебя косые от бога? А нога хромая тоже от него?
ХРОМОНОЖКА. Нет. Ногу мне люди сломали.
ЛЮДМИЛА. В них тоже искра потому что.
ХРОМОНОЖКА. Я не знаю почему. А почему у вас волосы выпали?
ЛЮДМИЛА. От радости жизни.
ХРОМОНОЖКА. Тоже ведь знак какой-то наверняка.
ЛЮДМИЛА. Всё, Тома, про бога говорить начали – беги за бутылкой. Будем про духовное говорить. А у нас вот нет у всех искры никакой. Томочка вот у нас мечтает быть юмористом. Она, конечно, и так юморист, но она хочет быть богатым юмористом, чтобы гастролировать. А сама в торговле, в магазине. Та́м народ смешит. Валечка вот, тонкая душа и романтик, он у нас по ночам не спит, на звёзды смотрит, на скотобойне трудится. Убивает и плачет, убивает и плачет. Ниночка уже не помнит, кем работала, она пенсионерка всю жизнь. Я, считай, что пролетариат. И мы все сидим тут, вешаемся, смерть высчитываем. Попиваем иногда друг от друга втихаря. Сидим себе тихонечко за столом и ждём смерти.
НИНА. Я иногда слышу её хромой шаг.
ЛЮДМИЛА. У нас воняет скотобойней, трупами животных и вареными курицами. (Тамаре.) Ты ещё тут, Тома? Беги за бутылкой в магазин свой, сделай себе скидку.
ХРОМОНОЖКА. А у меня искрит иногда. По утрам, когда просыпаюсь. Я чувствую что-то такое. И когда с почтой бегаю – искрит. Я как бы чую, что есть какой-то замысел для меня. Как волшебство чувствую.
ЛЮДМИЛА. Ты про почту? Ты типа вестник такой? Вести людям разносишь? Волшебство. Вы необразованные и ленивые. Вот и все чудеса.
НИНА. Я сегодня сижу утром, в окно смотрю…
ЛЮДМИЛА. Пошла жара…
НИНА. Я сегодня сижу утром, в окно смотрю. Там собака бежит.
ЛЮДМИЛА. Чудеса.
НИНА. Та вон, помните, овчарка была у нас, черненькая спина. Алиса звали.
ЛЮДМИЛА. Она издохла в девяностые.
НИНА. А вот бежит всё равно. Точно она. Остановилась, смотрит на меня. Я испугалась, крикнула на неё, уходи, говорю, собака такая. Она убежала.
ЛЮДМИЛА. Ой, мама, вы на нейролептиках сидите. Я вас не осуждаю. Тома, где бутылка?
Тамара заволновалась, напряглась, начала говорить.
ТАМАРА. Люда, ты орать будешь… Я вчера утром сижу просто, в окошко смотрю. Приходит мне на телефон эсэмэска. Читаю, там пишут: хотите получить семь миллионов? Отправьте «да». Ну, я дура что ли? Конечно, хочу. Отправила им: «да, очень хочу». А у меня потом с карточки всё выщелкнулось. Вся получка исчезла.
ЛЮДМИЛА (закрыла лицо руками). Тормознутая сестра.
ХРОМОНОЖКА. А семь миллионов не зачислились? Может, придут ещё.
ЛЮДМИЛА. Придут, конечно. Жди, Тома, теперь сигнал от бога.
Тамара сняла с головы полотенце.
ЛЮДМИЛА. Я тебе интернет отрублю и телефон заберу. Сиди и смотри в окошко. На котиков. А то вообще тебя уносит уже. Шок-контент просто.
ТАМАРА. Сама ведь из интернета не вылазишь…
ЛЮДМИЛА. Я в Фейсбуке! Там реальная жизнь. А у тебя – окошко.
ТАМАРА. Я с дочками там переписываюсь же, они звонки не любят.
ЛЮДМИЛА. Ты им по триста сообщений пишешь в день. А они тебе одно. В неделю.
ТАМАРА. Не собирай хоть. Переписываемся каждый день. (Помолчала.) Ты что, читала?
ЛЮДМИЛА. Нет, нашептали мне. Ангелы. У тебя же комп стоит включен всю жизнь, и страницы все открыты.
ТАМАРА. Ну и что. Мне просто нравится писать им. Пусть не отвечают. Я им зато про свою жизнь рассказываю.
ЛЮДМИЛА. Ты сочиняешь там такое, Тома… Это не жизнь. Это индийское кино. Родители себя так не ведут.
ТАМАРА. Тебе не понять, Люда.
Тамара испугалась своих слов, принялась за кипяток. Помолчали.
ЛЮДМИЛА. Ты бы если детей своих любила, Тома, они бы и писали тебе.
Тамара молчала.
ЛЮДМИЛА. Если б Усик твой не умер, так бы ты и таскалась по деревне дальше. Всех бы мужиков собрала. Но вот умер. Сильно ты убивалась, я помню. Детей на тебя скинул, а сам умер. До петли довела.
Тамара молчала.
ТАМАРА. Я не доводила, он сам так предпринял.
ЛЮДМИЛА. Ага, предпринял. Предприниматель нашёлся.
ТАМАРА. Правда. Я не виновата.
ЛЮДМИЛА. Ты всю деревню собрала? Может, в город выезжала? Жалела там всех?
ТАМАРА. Что я тебе сделала?
Людмила махнула рукой. Замолчали.
НИНА. Слышите?
ТАМАРА. Что?
Прислушиваются.
НИНА. Нет, ничего.
Помолчали.
НИНА. Печёт-то как.
ЛЮДМИЛА. Так что вы как шахидка укутались?
НИНА. Дует потому что.
ЛЮДМИЛА (выглядывает за крылечко). Скоро солнце подберётся, съест наш тенёк.
Микола за ворота вышел и по дороге пошёл, сечку из рук не выпускал. Хмурый шёл и недовольный, камешки из сланцев вытряхивал. Узнал ворота знакомые, остановился и подошёл к ним. На корточки сел, подумал крепко Микола. Решился и встал. Шалава уродская – он сказал. Перелез через ворота сбоку, спрыгнул. Тишина стояла. Звериный ли крик, детский ли крик над землёй вознёсся. Потом выскочил Микола как ошпаренный. На ворота посмотрел ещё раз. П… (заикается) подохни, тварь, подохни тварь – он говорил. По дороге обратно так побежал Микола, что сланцы слетели с ног его. Остановился отдышаться, сечку кровоточа́щую в руке заметил. И выкинул сразу в лопухи, в канаву. Вернулся, сланцы подобрал и домой побежал Микола.
Все долго уже молчали, газетками обмахивались.
ХРОМОНОЖКА. А мои где родители? Я не знаю где.
ЛЮДМИЛА. Ты же коррекционная? Интернатовская в смысле.
ХРОМОНОЖКА. Коррекционная. Мне даже нравится, что я одна с самого начала. Что нравится, то и делаю. Как птичка. (Улыбнулась.)
ЛЮДМИЛА. И что тебе нравится? Почту носить?
ХРОМОНОЖКА. А мне снятся родители зато. Какие-то кошмары. Они там огромные и толстые всегда, смеются и поджигают мне платье. Я их так не люблю. Но знаю, что это точно они.
ВАЛЯ. У Миколы были ожоги?
ХРОМОНОЖКА. Я вспыхиваю во сне, кричу. А потом тишина такая, и шаги. Я закрываю рот руками, и стук в окно. Такая вот смерть.
ВАЛЯ. Не бойся.
ХРОМОНОЖКА. Я не боюсь.
Замолчали. Хромая не уходила.
ЛЮДМИЛА. Я бы предложила выпить тебе, но моя сестра просрала своё состояние, а я расшибла последнюю бутылку о кирпич. Потому что муж мой не помнит, когда мы поженились, а день рождения твоего сына помнит.
ВАЛЯ. Люда…
Хромая глаза косые опустила, помолчала и заговорила.
ХРОМОНОЖКА. Обрюхатил меня пьяный, а я теперь мучиться должна что ли? А мне теперь больно получилось из-за ребёнка его.
ТАМАРА. Кто… обрюхатил?
ХРОМОНОЖКА. Сижу теперь одна, капустку ем.
Валя достал из кармана шкалик, налил в стакан, хромой подвинул.
ХРОМОНОЖКА. Не трогай меня, не трогай меня.
Валя. Я не т… (заикается).
ХРОМОНОЖКА. Ненавижу тебя, Валечка.
Замолчали.
ХРОМОНОЖКА. Я ведь Миколку вначале утопить хотела. Думаю, снесу на речку и всё. Никому ведь дела всё равно нет. В полотенце завернула, пришла. Положила на воду, а он лежит и не утопает. Я так испугалась, ничего себе, думаю, говно какое. А за речкой ещё лес от зарева как горит будто. Я даже заплакала. Обратно его утащила. И полюбила вот сильно. Вчера полю огород, он пришёл, смотрит. На грядке стоит. Я говорю: морковь же там посажена, уйди, говорю, отдубашу тебя. Он убежал. (Помолчала.) Он же как птичка. Его покормишь если, он поест, не покормишь – не поест. Птичка небесная… А вот всё равно что-то не так я делала. Не пойму, как так он умер. (Подумала.) Если б вот, например, дали, как сказать-то, второй вот шанс, другую бы ещё жизнь дали, я бы по-другому прожила. (Улыбнулась.) Жалко, что не дадут. (Помолчала.) Вот почта сейчас осталась у меня, таскаю. Тащу и тащу её. Тащу и тащу… (Подняла голову.) А ты бы, Валя, как прожил бы, если бы ещё тебе дали жизнь? (Встала.) Побегу я, ещё надо отнести за речку успеть.
За столом замолчали.
ХРОМОНОЖКА. Странно так. Умер только Микола, а кажется, что вообще всё закончилось, и нет ничего больше на свете.
Хромая пошла к речке, за столом молчали.
Сел Микола в темноте на кровать высокую и плакать стал. Сильно и горько плакал Микола. Назад ему отмотать захотелось. Захотелось загрузиться с последнего сохранения. И кровь чтоб не пускать. Плакал Микола и руки свои экземные грыз. Один раз бы только отмотать дали ему и всё. Он говорил: урод тупорылый, урод тупорылый. Себе так Микола говорил и на луну смотрел, луна потому что волшебница, и вдруг это сон всё тогда. Даже заснул Микола, а когда проснулся, вспомнил всё. И сечку вспомнил, и кровь вспомнил. И зарыдал опять Микола горячими, крупными, прокля́тыми слезами.
НИНА. Ненормальная какая, ребёнка топить.
ЛЮДМИЛА. Лучше бы у тебя член всё-таки отпал, Валя.
Валя вдруг зарыдал.
ВАЛЯ. Я т… (заикается) тебя н… (заикается) ненавижу.
Все растерялись, испугались Валиных слёз.
ВАЛЯ. Это ты меня т… (заикается) таким сделала.
ЛЮДМИЛА. Это что, Валя?
ВАЛЯ. Я трусливый никчёмный урод.
ЛЮДМИЛА. Так это я виновата, что ты убогих насилуешь?
ВАЛЯ (Нине). И т… (заикается) тебя тоже.
НИНА. Сдурел что ли?
ВАЛЯ. Сука старая. Даже ты меня не любишь.
НИНА (показывает на Людмилу). Ты с этой стервы на меня не переходи. Не путай говно с лопатой.
ЛЮДМИЛА. Правильно всё он говорит. Никогда не любили. Он к нам бегал всегда, потому что вы били его.
НИНА. Это называется воспитание.
ЛЮДМИЛА. Вы всех детей своих угробили.
НИНА. Дети мои сами помирали. Потому что я их от брата двоюродного рожала. Это нормально в таких случаях.
ЛЮДМИЛА. Как свиньи.
НИНА. Я средняя мать, но не такая стерва, как ты.
ЛЮДМИЛА. Не родит свинья бобра. Чему тут удивляться.
ВАЛЯ. Чтоб ты сдохла, Людочка.
ЛЮДМИЛА. Чтоб ты сдох, Валечка.
Все замолчали, успокоились, на речку уставились. Солнце двигалось и съедало тенёк. Все уже сдвинулись, прижались к дому по узкой полоске тени.
ЛЮДМИЛА. Газетку положи под ножку, рухнет стол сейчас.
ВАЛЯ. Газетка нас уже не спасёт.
Помолчали.
ВАЛЯ. Я красивый и умный был. А ты стерва. Ты это всё сделала. Я из-за тебя спился.
ЛЮДМИЛА. А я из-за тебя тут сижу. А могла бы на Красной площади сидеть.
ВАЛЯ. Ненавижу тебя.
ЛЮДМИЛА. Ненавижу тебя.
ВАЛЯ. Сука скандальная.
ЛЮДМИЛА. Алкаш бесполезный.
ВАЛЯ. Я тебя полюбил и поэтому слушал тебя, разиня рот.
ЛЮДМИЛА. Я тебя полюбила, выучилась и похудела. А тебе косые нравятся.
Замолчали. Сидят тихонечко, на речку смотрят. Тихо заговорили.
ТАМАРА. Оба виноваты, вы потому что злые.
ЛЮДМИЛА. Заткнись, сука жирная.
ТАМАРА. Сдохни, сестричка.
ЛЮДМИЛА. Я тебя ненавижу, сестра.
ТАМАРА. И я тебя, Люда. Правда. Честное слово.
НИНА. И меня вы все ненавидите.
ЛЮДМИЛА. Да, гнида старая.
ТАМАРА. Да, сдохните тоже, Ниночка.
ЛЮДМИЛА. Тупые, убогие свиньи, чтоб вы все сдохли.
ТАМАРА. Да уж, поскорей бы.
Помолчали.
ЛЮДМИЛА. Отожралась ты, Тома, на моём горбу.
НИНА (Людмиле). Помнишь, одиннадцать лет назад я окрошки у тебя попросила. А ты сказала: хватит тебе. Никогда не забуду тебе. Сука.
ВАЛЯ. Лысая п… (заикается).
ЛЮДМИЛА (передразнивает). Пэ, пэ, пэ. Урод.
ТАМАРА. Ты вампир, Люда.
ВАЛЯ. И сосёшь нашу кровь.
ЛЮДМИЛА. Потому что я не хочу умирать, мрази.
Помолчали.
Сидел Микола на кровати, ночь уже совсем комнату Миколину подъела, одни глаза его блестели в темноте. В окно заколотили сильно. Вскочил Микола и за ворота выбежал. Там парни стояли и девочки. Почуял Микола, что расправа пришла к нему, за кровь им пролитую. И девочка та стояла, и красный её лоб, поражённый русской литературой. Этот пидор овчарку мою завалил – она сказала. Забежал за ворота Микола, закрылся. Чувствовал: бить пришли Миколу. По воротам тогда колошматить стали. Он кричал: отсекись, шалава тупая. Страшно Миколе, но сдался врагам, чтоб улицу всю не перебудить. Схватили Миколу и потащили подальше, к речке потащили. Девки и парни вели Миколу. За руки, под руки, за шею и за ноги. Микола в землю упирался, и пыль стояла великая. Он кричал: шлюхи дырявые, уроды дебильные. От тебя мочой воняет, ты чё, обоссался, Микола – она сказала. К речке притащили уже почти, остановились вдруг, остолбенели вдруг. Там Валя-заика стоит, велосипед свой в речке моет. Испугались все, молчали. Тишина стояла великая. Ждали. Микола Вале-заике в глаза смотрит, а Валя – Миколе. То ли вода речная в глазах Валиных блестела, то ли слеза. Он говорил: а я всё уже, ухожу почти, руки помою и ухожу уже. Забрал велосипед и ушёл Валя. А Микола остался.
ТАМАРА. Ну и что, что толстая, ну и что, что не пишут, ну и что, дура. Мне не больно, курица довольна.
ЛЮДМИЛА. А может, сядем в лодку и уплывём? А, Валечка? Ну, есть же искра в нас?
ВАЛЯ. Главное, не упустить свой шанс, Люда.
ТАМАРА. Я хочу быть богатой и знаменитой. И чтобы меня все любили и завидовали бы. Я заведу свой ютуб-канал.
НИНА. Бред.
ЛЮДМИЛА. Бред.
ТАМАРА. Да.
Замолчали, на речку смотрели. Там не было ничего, никогда не было. Но сейчас вдруг солнце стало ярче, потом ещё ярче. Совсем жара стала. Пекло на земле. Солнце огромное над речкой стало, даже глаза слепило и тени огромные на земле всей оставляло. Потом вспыхнуло солнце и дорожку на речке сделало. От берега к самому солнцу. Испугались все, из-за стола вышли. Жарко, но смотрят. Невыносимо, но оторваться нельзя. Блестит дорожка на речке.
ЛЮДМИЛА. Это что ещё за шок-контент?
ТАМАРА. Дорожка будто какая-то?
ВАЛЯ. По речке прямо – дорожка.
ЛЮДМИЛА. Почему оно большое такое?
ТАМАРА. Очень большое солнце. Не бывало такого.
НИНА. Я же говорила про шарик, а вы…
ЛЮДМИЛА. Это что получается, плюс шестьдесят семь что ли?
ТАМАРА. Как светится всё.
ВАЛЯ. А вокруг темно будто.
ТАМАРА. Я же сказала, что писали про это.
ЛЮДМИЛА. Как это всё… Как это говорится-то?
ВАЛЯ. К… (заикается) красиво.
ЛЮДМИЛА. Да, это красота и есть.
ТАМАРА. Я никогда такого не видела. Такого… как бы сказать-то…
ЛЮДМИЛА. Такого прекрасного?
ТАМАРА. Да.
ЛЮДМИЛА. А если ближе подойти?
НИНА. Страшно.
ТАМАРА. Слишком непонятно.
ЛЮДМИЛА. Такое разве может быть?
ВАЛЯ. Никогда не может.
ЛЮДМИЛА. Тогда что это, если не может?
ТАМАРА. Как называется то, чего не может быть?
ЛЮДМИЛА. Мы сгорим и всё.
ТАМАРА. Как спички вспыхнем.
ВАЛЯ. Умрём все, наверно.
ТАМАРА. А я чё-то уже не хочу.
ЛЮДМИЛА. Придётся, Тома.
Нина взяла и побежала тихонечко к дорожке.
Микола с мучителями у речки стояли. Чё делать с дебилом будем, дубасить или топить – они сказали. Дубасить и топить – они сказали. Окунули в воду тело Миколино и обратно на берег подняли. Почему ты ушёл от меня, папа вонючий, почему ты ушёл – он кричал. Вода речная с глаз Миколиных полилась, увидел луну Микола, волшебницу. Она посветила ему и дорожку на воде показала. Рванулся Микола и побежал к ней. Испугались все и разбежались в ужасе. Так и кончилось всё. И тишина стояла великая.
Недалеко Нина убежала, не хватило ей скорости. Поймали её и обратно отвели, к столу. Смотрят на речку, а дорожка пропала. Нет её больше. Солнце притихло, ветерок подул. Все за стол обратно сели. Людмила сняла парик.
ТАМАРА. Всё что ли?
ЛЮДМИЛА. Что это было? Солнышкин удар, что ли?
ТАМАРА. Наверно.
Все молчали, голову вниз опустили.
ЛЮДМИЛА. Что это было?
Тишина.
ЛЮДМИЛА. Надо что-то с этим делать?
Тишина.
ЛЮДМИЛА. Что-то произошло? Что вы молчите? Изменилось что-то?
Тишина.
ЛЮДМИЛА. Домой пора. Чё сидим тут. На работу завтра.
ВАЛЯ. Пойдёмте.
Молчали, Тамара на солнце смотрела.
ЛЮДМИЛА (Тамаре). Чё уселась, собирать давай со стола.
Тамара чашечки подвигала.
ЛЮДМИЛА. Валя, уведи Нину, помоги ей. Посади там у окошка в комнате, пускай смотрит.
Валя помог Нине встать, пошли потихоньку по крылечку.
ВАЛЯ. Вот так. Осторожно. Ногу поднимай. Вот так. Держись за перила.
НИНА. Жалко дурака-то этого. Угробили парня. Бедный, бедный мальчик.
ВАЛЯ. Ноги выше поднимай.
Ушли Валя и Нина в двери дома. Тамара так на чашечки и смотрела.
ТАМАРА. Люда…
ЛЮДМИЛА. Чё опять?
ТАМАРА. Ты же грамотная, что это было?
ЛЮДМИЛА. Бог его знает.
Помолчали.
ТАМАРА. Люда…
ЛЮДМИЛА. Чё опять?
ТАМАРА. А может, всё-таки есть искра?
ЛЮДМИЛА. Откуда я знаю, Тома.
Помолчали.
ЛЮДМИЛА. Ты чё, плачешь, что ли? Может, и есть.
ТАМАРА. Я посчитала. Ну, дату смерти-то. У Миколы совпало.
ЛЮДМИЛА. Так чё ты плачешь-то, Тома?
ТАМАРА. Не знаю, Люда.
ЛЮДМИЛА. Ну, меньше в туалет бегать будешь.
ТАМАРА. Люда…
ЛЮДМИЛА. Ну, что? Что?
ТАМАРА. А может, всё? Всё закончилось, всё исчезло, и пусто теперь на земле?
ЛЮДМИЛА. А может, и так. Так всем и надо.
ТАМАРА. Люда…
ЛЮДМИЛА. Что, что, Тома?
ТАМАРА. Так непонятно всё. Я так не люблю непонятное.
ЛЮДМИЛА. Что ты плачешь, Тома?
Людмила махнула рукой, чашки со стола собрала, домой понесла. Тамара сидела и тихонько плакала, не смогла пойти. Людмила чашки в мойку бросила, за компьютер села. Посидела немножко и выключила. Не могла смотреть. По комнате прошлась, у окошка села, смотрит. Дорога, котик рыжий. И тихо-тихо там. Невозможно тихо. Можно слышать только хромой шаг смерти: она подволакивает одну ногу на пустынной пыльной дороге. За стенкой Нина сидела и капусту жевала, в окошко смотрела. Невозможно тихо. Валя рядом сидел и тоже тихо молчал. В окошке дорога пыльная и небо. Невозможное. Тишина за окном. Даже рыдать невозможно. Только смотреть и смотреть вечно. На этот свет. Какой-то особенный тихий свет. Пустынный, непрощённый. И снова безмолвно тихий. А за речкой хромая стояла и слёзы рукавом утирала. Плакала, что из-за ноги своей не успела. И вслух молилась, просила, чтобы ещё раз дорожку показали, на пять минут только, один бы только шанс ей дали.

Конец
Екатеринбург, февраль 2019 года

Об авторе

Роман Козырчиков родился в 1988 году в посёлке Троицкий Талицкого района Свердловской области. Учился в Екатеринбургском государственном театральном институте (мастерская Николая Коляды, отделение «Литературное творчество»). Работал в Центре современной драматургии. Автор нескольких пьес, в том числе «Собаки», «Река» (обе вошли в шорт-лист Международного конкурса драматургов «Евразия-2014»), «Я — Жюстин» (шорт-листы Международного конкурса драматургов «Евразия-2015» и Биеннале современной драматургии «Свободный театр» (2015). Публиковался в журналах «Урал», «Happy». Живет в Екатеринбурге.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях: