Принять время, но не распад
Принять время, но не распад
Это, конечно же, личная история. Не ностальгия и реанимация прошлого через воспоминания, не попытка сведение счетов – что-то другое.
Как так случилось, как произошло и реализовалось в кратчайший срок, казалось бы, невозможное? Практически все эти вопросы – из фильма Никиты Михалкова «Солнечный удар», который задавал их относительно отечественной катастрофы начала ХХ века.
Как так произошло, что моментально изменился человек? Или не изменился, а попросту вся общественная структура оказалось перевернутой с ног на голову, и человеческое дно, темные инстинкты, подполье вылезло наружу и стало диктовать здесь свои правила. Этот вопрос больше, чем смена идеологии, строя и даже уничтожения огромной страны – это тема разлома-раскола, что находится не в сфере идеологических противоречий, а в поле противоборства добра со злом.
В этом контексте политика, идеология, хоть и крайне важные аспекты, но все же ширма, ветхие ризы, скрывающие более грандиозную брань. Можно, конечно же, спорить о советском и русском, дробить единую историю страны, рассуждать о том, что с советским строем локомотив отечественной цивилизации на всех порах ринулся в тупик, пока не разнесся в клочья (а дальше по методу «матрешки» так же можно начать дробить историю и пенять Петру, Ивану, Владимиру, что все делали не так и пошли не тем путем, видеть во всем только путь преступлений и отступлений). Но идея-то как раз в единстве, противостоящем распаду, и в том, что советское – вовсе не ошибка, а то и преступление, но логическое последование всему отечественному пути, в котором главное – борьба против дробности, розни и усобицы. Ради целокупности, которая как раз символизирует огромное государство.
Речь идет о цивилизационной борьбе и противостоянии. Не о каком-то вселенском заговоре против России с целью ее погубить, а скорее о естественном противоборстве, ведь цивилизации, тем более близкие и похожие, очень плохо уживаются друг с другом. Они будто пытаются всякий раз решить вопрос какого-то наследования и первенства. Много тут причин.
Тот распад произошел в ситуации упоения Западом через розовые очки «общечеловечества», о чем писал, например, Александр Солженицын в своей книге «Россия в обвале». Страну пытались убедить в абсолютном ее тождестве всему прочему миру и в первую очередь тому, который назвали «цивилизованным» и на который необходимо было всячески равняться, чтобы он вытащил нас за волосы из нашей трясины. Утверждалось, что «российская культура – это одна из важнейших фокусировок культуры европейской». И это утверждение превалировало. Следовать ей – становиться культурой современной и с путевкой в дальнейшую жизнь с ветерком. Хоть и иное было дано, но это означало продолжать деревенеть, а после гнить и дальше. Хоть нас и вписывали в общий строй, но на вторых ролях некой подражательности и полностью отрицая какие-либо лидерские качества. В новый мир мы входили на правах вечных школяров, зубрящих речёвку мещанского счастья; о каких-либо амбициях, тем более лидерских, необходимо было забыть.
Личное в этой теме еще и в том, что, по ощущениям, именно мое поколение может дать наиболее адекватную картину произошедшего. Сам я застал распад страны старшим школьником. Не было негативного опыта коммуникации с той действительностью; еще десяток лет плюсом, и все могло быть по-другому. Больше скепсиса и даже отрицания. Поэтому отлично понимаю более старших, у которых опыт контакта со страной на грани последнего издыхания затмил все прочее. Тут ведь, безусловно, перемен требовали наши сердца. Это было понятно всем, любому школьнику, но… вопрос о мере и цели этих перемен. Именно эти весы между, как любят говорить, СССР серости, «застоя» и повсеместного «совка», а с другой стороны, впитанного школьником переживания живой страны от пионеров-героев до романтики, устремленности вперед и дают надежду на то, что разговор будет наиболее объективный, но при этом и любовный.
Поколение на двух стульях, травмированное, но в то же время уникальное, которое вполне может сравнить две реальности – советскую и российскую, увидеть в них переклички и общее. Оно свободно, по сути, от серьезных претензий как к советскому, так и новому российскому. На те же девяностые пришлось время взросления, любви и дружбы, и все это личное, конечно же, сглаживает весь тот ужас и боль. Ну, а затем уже на некотором удалении можно о чем-то рассуждать и оценивать.
Вот написал о поколении, и случайно попалась запись в соцсети политика Никиты Исаева. Все сейчас так или иначе делают отсылки к тому времени: «Я помню развал СССР тринадцатилетним мальчиком. И как раз этот коллапс оказал влияние на формирование моих жизненных целей и устремлений. Это было злое время. Злое кругом, в семье, в школе, в футбольной секции. Когда нет пищи, видимо, что-то происходит такое в организме человека, делающее его злым. Я ушёл тогда из дома. Сложный возраст, помноженный на ожесточение вокруг, сделал своё дело». Тогда вся страна покидала свои дома и отправлялась если не бродяжничать, то по вектору «иди туда, не зная куда». Наверное, можно и со злостью согласиться, но скорее всего это уже было позже, ведь до какого-то момента были восторг и воодушевление, ожидание прорыва к лучшему. Да и давали на этот прорыв пару-тройку лет, а что их не перетерпеть? Больше терпели… Между тем под этой анестезией контрабандой производился слом всего. Заявляли о повороте «от России сталинской к России гуманной и демократической», а где-то в другом месте убеждали, что плюрализм и демократия – неизменные атрибуты капитализма, без которых он невозможен. Это сейчас на расстоянии многое видно, а тогда – поди разберись в клубке хитросплетений, да еще и на эмоциях…
Никто не призывает к реанимации СССР, к возвращению назад, к кутанию в ватные одеяла ностальгии. Это было бы неправдой и ошибкой по отношению к тем событиям. Прошлое здесь даже не самоцель, а речь все-таки о будущем, о нем и главные вопросы. Тем более что постоянно и повсеместно приходится наблюдать сполохи тех событий. Они никуда не пропали, не исчезли, не растворились. Ведь главная цель их опять же заключалась не в смене общественного строя, не в уничтожении страны, а во много большем. Распад должен был проникнуть в души человеческие и прочно там закрепиться.
Предупредить? Не повторять ошибок, не наступать на прежние грабли? Здравый и понятный порыв, но он, как правило, остается лишь желательным. Ошибки повторяются, а грабли вновь и вновь бьют по лбу. Тем более, что ни о каком иммунитете речи не идет, нет его. За него лишь выдаются попытки спрятаться. Задача рассказать, заново прожить, а может, даже перескочить контакт с теми же граблями вот в такой форме. Заговорить их. Смысл заговора от нечистой силы как раз и состоит в том, чтобы ее обмануть. А если не заговорить, то дать немного времени. В свое время СССР его никто не дал, обвал был стремительным, по самому худшему и невозможному сценарию. Это отмечал и Солженицын. Мы все оказались посреди обломков или под ними. Землетрясение произошло колоссальной или глупой силы. «Прежний мир лопнул, как хрупкий елочный пузырь» – это из рассказа Михаила Елизарова «Меняла».
Вообще, конечно, катастрофичность чувствовалась. Было что-то грозовое и тревожное, но успокаивали себя тем, что это ветер перемен перенесет нас вместе с домиком в волшебную страну.
Грозное предзнаменование Чернобыля. Как его не вспомнить. Он объединил людей, быть может, в последний раз, раскрыл их на многие подвиги, самоотверженность и героизм. А с другой стороны, он воспринимался апокалипсисом, и что взорвался там вовсе не реактор, а весь социум. Да и не просто социум, а «профессионально-социальная мнимость». Об этом, к примеру, есть в важнейшем публицистическом сборнике тех времен с императивным названием «Иного не дано». Жесткая административно-командная система сменилась ощущением мнимости: что, по сути, ничего нет, а если и есть, то обман, поэтому и не надо ничего жалеть. Помните про нацию троечников, про критику системы здравоохранения, образования и прочего («во множестве мнимые врачи, мнимые инженеры, мнимые поэты и мнимые слесари; и миллионы с мнимым средним и высшим образованием; и легион невежественных учительниц, ненавидящих детей», Л.Баткин). Причем это была не просто критика, а полное отрицание, когда по-базаровски предлагалось полностью расчистить плацдарм, произвести его полную санитарную зачистку и дезинфекцию от всего плохого. Пошла линия и на разгосударствление, причем, не только экономики…
Что еще из личного? Это, конечно же, опыт проживания тех событий, пусть и не в самом мудром возрасте. Но все это не мешало видеть, что происходит со страной, с городом, с близкими людьми, с собой. Происходящее вовсе не казалось необратимым. То ли помрачение, то ли необходимые трудности ради лучшего, то ли проверка на вшивость. Ну да, мы можем чем-то пожертвовать из завоеваний, но чтобы все остальное стало лучше. Вообще-то, даже когда был спущен флаг Союза, никто людям не сказал, что страна ушла безвозвратно. Говорилось о переходном периоде, выставили ширму из аббревиатуры СНГ. А потом как-то само собой, привыкли, добили, и возврата нет. Открылось жутко стыдное время, бесконечно стыдное и позорное, но так, видимо, и должно быть, когда сами не уберегли, сами попустили, кого уж винить. Можно Горбачева, Ельцина, коммунистов, демократов, Запад и прочих, но что толку? Энергии раскола заразили здесь все, и мы им не противостояли, а с воодушевлением смотрели и подносили хворост к костру. Святая простота.
Что там до свободы? Ради нее же все затевалось. Свобода – тоже личное. Возможно, она – единственное, что не стыдное. Посеянное в сознании проросло через годы. Свобода – в суждениях, то время убедило в этом праве.
Хотя… Эта свобода пробудила гордого человека, которого закаляли весь 20-й век, он возгорелся благими намерениями. Его же и убила, сделав мещанином и обывателем, навесив клеймо «лох» или попросту спихнула на обочину жизни или сунула в петлю, ведь время было вовсе не вегетарианское, не гуманистическое, а на истребление, цель оправдывала все. Можно вспомнить рассказ Романа Сенчина «В новых реалиях»: преисполненный свободы и воодушевления человек оказался на обочине новых реалий, вытолкнут из жизни. Можно оправдать все это борьбой с «красным человеком», неприспособленным ни к чему, роботом, который может пребывать лишь в условиях жесткого командно-административного диктата, идти по жизни, как в строю. Аналогий много, красочных и убедительных. Но все это аналогии и подобия, а в конечном итоге ложь.
Было время и большой и безудержной лжи. Она вполне себе оправдывалась опять же благими намерениями, важными задачами и необходимостью сломать и выкорчевать любой ценой (корчеватели и сейчас закатывают рукава). Это когда воспламенен идеей что-либо совершить и делаешь это любой ценой и с нетерпением. Ну, как великие советские стройки, только тут с идеей великого крушения, сноса. Вот тот же академик Сахаров, пересказывавший небылицы западных СМИ о том, что советские войска в Афгане расстреливали своих. Ну и что, что небылицы, зато ради важной цели – вывода войск. Для этого ведь важно произвести тошноту от самих себя, и все получится…
Та большая ложь аукается до сих пор, до сих пор мы путаемся и ругаемся друг на друга из-за того, что тогда наговорили и продолжаем с различной степенью настойчивости некритично твердить заученное. Это и гиперболизация до заоблачного советской репрессивной машины, это и вытаптывание подчистую всего советского. Все нынешние общественно-политические скандалы – эхо того времени. Пока эхо, но может вновь перерасти в крик, тут ведь вода камень точит. Оттуда аукнулась кинутая впроброс версия о сумасшествии Зои Космодемьянской, оттуда и сомнения в целесообразности блокады Ленинграда, а так бы давно баварское пиво пили. Оттуда и версия, что если бы не Сталин, то войны вообще бы не было. В этой логике малого утверждения будто гуманнее Ленинград было сдать, так еще и советское руководство якобы ненавидело город и стало подельником Гитлера в деле его уничтожения. Недавно в этой демагогической риторике писательница Елена Чижова отличилась. Причем, все это не частные глупости, закинутые в пространство общественного обсуждения, а шлейф от того водоворота, в котором мы крутимся, пытаясь не сшить единую историю, а наоборот, раздробить ее. История – пространство времени, его география, которая отражается и на территории, пространствах большой страны, а в данном случае расшивает ее. Клинья, забиваемые в прошлое, всегда идут много глубже исторических вопросов. Они доходят до самой глубины, образуя и увеличивая сложно преодолимую прореху.
Надо понимать, что тогда происходила грандиозная битва за историю. Не утихла она и до сих пор, просто проявляется с разным ожесточением. Дело в том, что клинья в общественный строй через путаницу истории забиваются лучше и глубже. Сейчас также происходит борьба со всем единительным: с верой, с Победой, перед празднованием которой, будто в ночь перед Рождеством, каждый год слетаются всяческие бесы и начинают крутить свой хоровод.
Тогда в том числе наступило время страшных сказок, постмодерна, зловещего Вия. Если говорить о лучшем на сегодняшний день описании распада 91-го года, то это рассказ Елизарова «Госпиталь». Палата солдат-срочников. Установлены определенные порядки взаимоотношения «дедов» и «духов», которые все соблюдают, образуя из этого особый игровой ритуал.
Любопытна структура развернутого в рассказе пространства. Палата находится на срединном этаже. На нижних лечатся выходцы из азиатских и кавказских республик, выше – офицеры и ветераны. Четвертый – ветеранский этаж, еще архив с подшивками газет и двухметровая карта СССР. Сам госпиталь из-за своей формы был прозван «Углом». У писателя Аркадия Голикова есть рассказ «Угловой дом», который он впервые подписал псевдонимом Гайдар. В доме этом была развернута оборона защитников революции. На излете века в «Угле» развернулось буйство инфернального, потустороннего, того, что было исторгнуто революцией, но сейчас брало свой реванш.
Порядок в «Госпитале» был нарушен, когда туда заявился танкист Прищепин, который был, как Вий: метал стрелы, распространял страх и похоть. Ночью он устроил «чудовищную мистерию». В финале был уничтожен архив и разорвана карта Союза: «Был понедельник, девятнадцатое августа тысяча девятьсот девяносто первого года».
Это торжество инфернального – тоже общее место в восприятии того времени, когда распад устроил огромную прореху-лаз, через который из подполья стало вылезать все нечистое.
Когда реальность треснула, и из нее подуло сквозняком, стали проявляться потусторонние буревестники новых реалий. Мечта о небе и космосе трансформировалась в веру в летающие тарелки, образ гордого и большого человека, которому все по плечу, обернулся экстрасенсом. Властителями дум стали лохнесское чудище, йети, барабашки и прочая нечистая сила, недотыкомки, мелкие бесы. При гнилом «совке» невозможны были телепортация и телекинез, это коммунисты прятали от нас снежного человека и не говорили правду об НЛО. Открылась свобода заряжать воду перед телеэкраном. Через этот сквозняк, через этих «контактеров» с внеземным разумом мы и сами теряли чувство реальности. Поэтому едва ли потом можно было удивляться тому, что люди ухватились за волшебные бумажки – ваучеры или чеки инвестиционных фондов и пирамид. В том числе и с помощью кашпировских, буйства суеверий и сект страна скатывалась в свой постмодерн.
Последние годы Союза – ощущение зловещей игры то ли в наперстки, то ли в «русскую рулетку», когда на кону все и никто не поручится за исход, потому как сам процесс неконтролируемый, стихийный. Тот самый «заблудившийся трамвай». Было ощущение выпущенного перестройкой на свободу из бутылки джинна, и совершенно непонятно было, будет ли он строить или все напропалую разрушать. А общество… Оно, конечно же, не только наблюдало, но и кипело, обсуждало, кучковалось вокруг различных прожектов и прожектеров, шарахалось из одной стороны в другую, но по большей части это было фаталистическое ожидание чего-то впереди. Чтобы мотивировать себя и объяснить это ожидание, рисовались с безудержным азартом ужасы прошлого. Казалось, чем ужаснее представим себе прошлое, тем быстрее от него оттолкнемся и перепрыгнем в свободное от его кошмаров и оков будущее.
Во многом это ощущение было передано песнями необычайно популярной в те годы группы «Мираж»: «Люди проснутся завтра, а нас уже нет», «Завтра улечу в солнечное лето, / Буду делать всё, что захочу». Там представлена та самая гонка за миражами, за «волшебным миром», созданным из «лучших снов», за «морем грез». На ужасающий смысл этих строк обратил внимание Роман Сенчин в своем романе «Дождь в Париже».
Парадоксальная вещь, но, видимо, надо принять и то время, и девяностые, но вовсе не распад и его последствия. Если будем воевать со временем, то тем самым будем продолжать работать на сам распад, а мы в этом очень сильно завязли. Нужно вызволять вехи нашего исторического пути из плена распадных энергий. Спасать их, очищать от ложного и учиться видеть промыслительное, чтобы и самим становиться свободными.
Об авторе
Андрей Рудалёв родился в 1975 году в городе Северодвинске Архангельской области. Публицист, литературный критик. В 1997 году окончил филологический факультет Поморского государственного университета. В годы учебы в вузе занимался медиевистикой. Тема дипломной работы: «Символика «пути» в средневековой гимнографии XI века». По окончании университета два года работал там же на кафедре литературы. После был охранником в ночном клубе, замредактора в рекламной газете, корреспондентом местной общественно-политической газеты…
Участник форумов молодых писателей в Липках. Лауреат премии «Эврика!», премии журнала «Наш современник». Литературно-критические, публицистические статьи, рецензии опубликованы в журналах «Континент», «Урал», «Дружба народов», «Нижний Новгород» и многих других изданиях. Автор книг «Письмена нового века», «Никто кроме нас», «Четыре выстрела». Живет в Архангельске.