«Катамаран» современной русской прозы

Елена САФРОНОВА | Критика

«Катамаран» современной русской прозы

С некоторых пор, задумываясь о тенденциях в текущей русской прозе – в том ее сегменте, что выходит в центральных издательствах, распространяется через книжную торговлю, доступен максимальному кругу читателей, то есть наиболее репрезентативен, я ловила себя на мысли, что литпроцесс вызывает у меня внелитературные ассоциации – технологические, что ли.

Глас интуиции долго не удавалось заглушить – но не удавалось и оконкретить. Только путешествие на Русский Север, где пришлось увидеть много плавсредств, расставило все по местам. Мои ассоциации вели к катамарану.
Смотрим Википедию: «Двухкорпусное судно; корпуса судна соединяются сверху мостом (ферменного или палубного типа)». И дальше: «разновидность катамарана с вынесенным за борт балансирным поплавком называется проа».
Ну не чудо ли? Всего одной буквы не хватает названию разновидности катамарана до священного для критика слова «проза». О поэзии нужен отдельный разговор, тут ассоциации могут возникнуть вообще межгалактические. А к прозе катамаран имеет то отношение, что в современной литературе очевидны две тенденции – корпуса нашего воображаемого судна. Они безрадостны, взаимосвязаны, пролегают параллельно, однако не совпадают полностью – в точности как «лодки» катамарана.
Первая – отсутствие положительных героев в романах и повестях наших современников. Вторая – сосредоточенность оных современников на жизненной боли, страхе, стрессе, травме. За мостик ферменного или палубного типа может сойти публикаторско-издательски-критическая политика, определяющая самых известных авторов страны. А «балансирным поплавком» (прелестный термин!) служит развлекательная литература.

Корпус левый…

Вспомню собственную статью «Герои нашего времени» (журнал «Кольцо А», № 84-85, 2015 год). В ней я старалась постичь нравственные качества современной русской литературы (с начала «нулевых») через ключевые образы ее опорных произведений. Вопрос был сформулирован так: являются ли протагонисты современных книг героями в «героическом» смысле слова, продолжением стремления Федора Достоевского изобразить положительно прекрасного человека? Вопрос родился из сочетания теории и практики в оценке литературной ситуации.
В марте 2015 года ушел из жизни знаменитый советский писатель Валентин Распутин, один из лучших представителей «деревенской» прозы. На закате жизни классик очень переживал из-за проблемы юношеского «нечтения» и искал ее истоки и пути решения. «К нашим книгам вновь обратятся сразу же, как только в них явится волевая личность – человек, умеющий показать, как стоять за Россию, и способный собрать ополчение в ее защиту», — мечтал советский писатель. Да, подход идеалистский… однако показательный.
С Валентином Григорьевичем согласился столь непохожий на него автор, как Ольга Славникова, отметившая «зияющие высоты» (понятно, дыры) «там, где прежде располагался фальшивый, крашеный, запойный, сумасшедший, а все же положительный герой» и даже объяснившая этими лакунами депрессивное состояние общества.
Эти теоретические выводы подкреплялись практической статистикой библиотекарей: в России в возрасте до 10 лет читают почти все дети. Зато в 13-15 лет количество юных читателей стремительно падает. Ребята массово теряют интерес к книге между 10 и 13 годами. У тинейджеров читать уже вовсе «не круто». Иные библиотекари и педагоги прямо возлагают вину за это на нынешнее поколение российских писателей: они, мол, не пишут такие завлекательно-поучительные книги с главными подлинными Героями, какие в избытке порождал советский литераторский цех – от «Школы» Аркадия Гайдара до «Четвертой высоты» Елены Ильиной и «Улицы младшего сына» Льва Кассиля до Макса Поляновского и трилогии о Ваське Трубачеве Валентины Осеевой.
Кстати, сейчас стало модно старые добрые книги ретроиздавать в полностью советском дизайне. Это любопытный штрих: книгоиздатели, похоже, отчаялись найти прекрасных героев в настоящем и у ныне действующих писателей, решили «реанимировать» старые книги, возможно, в уповании, что с ними восстанут и идеалы. Но, увы: книгу переиздать проще, чем восстановить реалии, которым она аутентична. Положительных героев запрашивало именно наше время, на перечисление проблем коего, в том числе моральных, не хочется тратить слова. А именно с таковыми здесь и сейчас возникла «напряженка».
На опыте постоянного чтения книжных новинок я с девяностых годов не нахожу положительного, «героического» героя в современной прозе. Девяностые подарили нам действующих лиц рассказов и повестей постмодернистов Виктора Пелевина и Владимира Сорокина, так усердно развенчивающих идеалы, что и само понятие положительности стерлось; членов многочисленной семьи Людмилы Улицкой, развивающей на фоне семейных саг и поиск традиционных ценностей, и путей духовного роста. Все эти авторы продолжают творить и сегодня, и дискурс их не скорректирован. Герои Улицкой по-прежнему не находят себя в мире и мира в себе, а герои Пелевина уже окончательно удалились в пространство медитации и утратили связь с реальностью. Так же, согласно моей тогдашней статье, не «работают» как положительно прекрасные люди деградирующие «Елтышевы» Романа Сенчина, брутальная политическая марионетка Санькя Захара Прилепина, да и прочие его креатуры – слабовольные Новиков и Леха из повести «Допрос» и даже бытовой убийца Артём Горяинов, уголовный узник СЛОНа из романа «Обитель», да и все прочие персонажи всех прочих «новых реалистов» – условно молодых, но уже хорошо известных и успешных российских писателей. Сторонники существования метода «нового реализма» его приверженцами считают Сергея Шаргунова (есть версия, что именно он придумал формулировку «новый реализм», а также написал ставшую программной повесть «Ура!» о наркоманах), Дениса Гуцко, Михаила Елизарова, Дмитрия Данилова, Дмитрия Новикова (раннего, так как поздний стал считаться основателем жанра «новой северной прозы») и еще ряд писателей. В соответствии с жизненной правдой действовали у «новых реалистов» то жертвы социальных потрясений либо войн, то обитатели «дна» – бомжи, наркоманы, проститутки, алкаши, убогие обыватели, а то и антопроморфные монстры, как у Елизарова. По причине их отрицательной убедительности (либо убедительной отрицательности) прекрасные герои из этих персоналий не формировались – впрочем, похоже, никто из авторов и цели такой себе не рисовал.
Напомню, что и старшее поколение писателей в те же годы отметилось безнадегой и бездуховностью: майор Жилин, интендант в Чечне, продававший оружие и солярку противнику, центральный персонаж едва ли не самого спорного романа «нулевых» – «Асана» Владимира Маканина, по сути, крест поставил на идейной военной прозе.
Возникшая в девяностые, развившаяся и устаревшая в «нулевые» так называемая «я-проза» погружала читателя в такие глубины психологии, если не психоделики, что хочется вспомнить Фаину Раневскую: «Вы подумайте, сколько же в человеке…» – сами понимаете. Не исключено, что «я-проза» потому и «устарела». Ей на смену пришла блогосфера.
Небольшим светлым лучом было творчество Олега Зайончковского, начавшего печататься в середине «нулевых» – роман в новеллах «Сергеев и городок», «Петрович», «Загул» и пр. Этого писателя считали продолжателем традиций русской классической прозы, развивающим тему «маленьких людей», пишущим о жизни без прикрас. Такой подход был, безусловно, очень гуманным, да вот беда – «маленькие люди» Зайончковского, как у них повелось со времен Достоевского, мучаются, страдают, ищут смысл жизни, но вовсе не преобразуют ни ее, ни себя, ни окружающих к лучшему даже в тех пределах, что доступны князю Мышкину. Его неудачникам можно сопереживать, но не следовать их примеру и не «делать себя с них».
Статье четыре года, но кажется, что наблюдения сделаны вчера: российская литература все так же скудна на положительных героев.
Я слежу за прозой Алексея Иванова с тех пор, как он написал хороший исторический роман «Сердце Пармы» (который сейчас экранизируют, а это еще один маркер качества текста). Но кто такие центральные герои произведений Иванова? Люди мятущиеся и страдающие, чудики не от мира сего (за что мир им и «вваливает» от души), больше созерцатели, нежели деятели. Этот излюбленный типаж Иванова проявился еще в образе князя Михаила Пермского, которым «вертели» все – и вечно живой Калина, и колдунья-жена, и попы, и военачальники. В позднейших художественных произведениях Иванова он сохранился вплоть до Игоря Корзухина, героя самого «свежего» романа «Пищеблок», который вступает в борьбу с вампирами в силу стечения обстоятельств, страшно боясь и предвидя фиаско и лишь на периферии сознания желая помочь любимой девушке-вампирше. Пионер Валерка – и тот пассионарнее «Горь-Саныча», как главного героя зовут ребята. Без мальчишки у рефлексирующего Корзухина вряд ли бы вышло одолеть орду вампиров… Впрочем, я расцениваю «Пищеблок» как художественный выпад против идеализации советского строя и идеологии, то есть сатиру, а в сатире нравы героев всегда гипертрофированы.
Возьмем более «жизненные» романы Иванова «Географ глобус пропил» и «Ненастье». Центрального персонажа первой книги Виктора Служкина многие мои коллеги и читатели видели едва ли не современным Львом Мышкиным и однажды мне задали прямой вопрос, почему я не считаю его образцом того самого положительно прекрасного человека в литературе, за которым так долго и безуспешно гоняюсь. А потому и не считаю, что образ современного юродивого как проекция Мессии в наших реалиях выглядит еще менее убедительным, нежели в реалиях Достоевского! Нарочно ли писал автор, или «вышло так», но в романе Служкин выходит виноватым во всех своих бедах и в неприятии его окружающими. А все его проявления благородства сильно смахивают на слабодушие. Отпустил жену к другу? Так ведь не сам додумался, а принял ее решение и его желание. Влюбленную школьницу не тронул? Благородство или благоразумная (единственный раз) опаска – она же несовершеннолетняя? И так по большинству позиций. Один читательский отзыв гласит, что в романе «Географ глобус пропил» вовсе нет положительных героев, кроме несчастной девочки Сашеньки. Согласна.
К тому же сомневаюсь в основных сюжетных поворотах романа. По моему опыту, лиц без педагогического образования преподавать, и не только в школах, но и в каких-нибудь секциях, берут неохотно. А то, что новичок в школе, находящийся на плохом счету, один (!) идет с ребятами в опасный поход, вообще за гранью возможного. Алексей Иванов сам педагог по диплому, особенности системы изнутри ему виднее – но со стороны главные сюжетные ходы кажутся придуманными искусства ради.
В «Ненастье» вся драматургия построена на воспоминаниях об афганской кампании и сравнении честности боевого братства с коварством баталий «гражданки». В интерпретации Иванова мирная жизнь превращает боевых ребят в коммерсантов, интриганов, киллеров и их заказчиков. Главный герой «Ненастья» – самый мягкотелый и безынициативный из «афганцев» Герман Неволин – попрал законы военного товарищества, которое прежде ценил, тем, что угнал инкассаторскую машину с выручкой рынка, принадлежащего афганской ветеранской организации. Мало того, что увел деньги – так еще и воспользоваться ими не сумел, ибо был типичным продолжением ряда «невезучих» персонажей Иванова, и в финальном сражении с хозяевами денег так же бесславно словил пулю, как майор Жилин в «Асане». «Ненастье» представляется мне перекличкой с «Асаном» в плане развития темы «десакрализации» русского офицерства. Ни концептуально, ни сюжетно Герман Неволин с говорящей фамилией не может считаться положительно прекрасным человеком.
Правда, Иванов в «Ненастье» предложил и новое определение героя: это не самый сильный или смелый, а способный взять на себя ответственность за других человек. В социальном плане – так и есть, а вот в литературном получается «сбой прицела». Сообразно этой «формуле», подлинным героем в «достоевском» смысле слова мог бы стать самый яркий персонаж «Ненастья», бывший командир Германа Сергей Лихолетов. Он и в Афганистане в осаде не растерялся, вывел доверившихся ему ребят из окружения, и на гражданке точно так же не потерялся. Но, увы – Иванов живописует Лихолетова подлинным бандитом, звездой девяностых (что соответствует действительности, как свидетельствует документальный роман этого же писателя «Ёбург»). Более осторожные и сметливые боевые товарищи в конце концов убивают Лихолетова, а затем и друг друга. Неволин уцелел в этой мясорубке лишь благодаря своей серости. Однако именно созерцание моральной деградации и физического взаимоуничтожения бывшего афганского братства дало ему, как он считал, право посягнуть на собственность бывших друзей. Тем более что у него были сложные личные обстоятельства…
Возможно, в литературу исподволь приходит новый и актуальный образ Героя – который хочет изменить к лучшему не весь мир, а лишь ближайшую часть, «свою рубашку», и который не будет в этом стремлении так наивен и беспомощен, как князь Мышкин, чтобы идти со словом на пистолеты. Практика показывает, что люди давно уже пересмотрели и Нагорную проповедь, и десять заповедей. Но в теории это еще никто не осмеливается прямо признать. Или – началось, и «большая литература» как чуткое зеркало жизни показывает этот сдвиг? И положительно прекрасными в недалеком будущем станут самые отчаянные (или практичные?) персонажи?..
На то, что добро не творится в белых перчатках, а в наши дни становится криминальным, намекает и прошлогодняя новинка от Дмитрия Глуховского, ранее известного как мастера эсхатологического фэнтези – триллер «Текст». Новая книга Глуховского интересна условной реалистичностью, вот такой каламбур. Обожаемый Глуховским конец света тут тоже наступил, но лишь для двух опорных персонажей. Наркополицейский подбросил студенту на дискотеке кокаин, задержал, оформил дело, парень сел, отбыл срок полностью, вышел и убил того, кого семь долгих лет называл про себя «Сукой». Отомстил за свою поруганную жизнь, за смерть матери от инфаркта, не дождавшейся сына два дня, за то, что ему не на что маму похоронить… Новоявленный Монте-Кристо действовал куда грубее, чем граф, уничтожил противника не морально, а физически. Но литературная изворотливость роману тоже присуща: Илья Горюнов (опять говорящая фамилия!) довольно долго выдавал себя за свою жертву – благополучного сытого карьериста из семьи высокопоставленного полицейского деятеля, пользуясь его телефоном. Илья даже вычислил по данным из телефона, что его обидчик – «оборотень в погонах», проворачивающий преступные делишки. Он придумал способ вытребовать у сообщников убитого крупную сумму в евро, чтобы похоронить мать, спастись самому и увезти с собой подругу «Суки», которую тот не ценил, а Илья полюбил лишь по сообщениям и фото. Но коллеги погибшего заподозрили подмену, засекли убийцу, и он покончил с собой при задержании.
Симпатии читателя «Текста» все время остаются на стороне Ильи, его противник в срезе sms и мобильных писем антипатичен. Но может ли быть иначе, если «Сука» убит в начале книги, то есть волей автора остается лишь функцией, олицетворением зла и социальной несправедливости, и мы не можем дать этому типу свою оценку? Может, его и за дело убили, но на таком пути далеко можно забрести… Это ли та идейность, о которой грезил Валентин Распутин?
К слову об идейности. Советские пионеры-герои не забыты ныне, но в контексте специфическом. Яркий роман наших дней о пионере-герое – «Облачный полк» Эдуарда Веркина о Лене Голикове. Это прекрасная книга, но как она далека от «Улицы младшего сына» о Володе Дубинине!.. Роман этот скорее для взрослых, чем для детей. В нем нет четкой раскладки на «черное» и «белое», Леня называется «Саныч», о нем представлена вся неплакатная правда. Начиная с факта, что пионером по годам Леня уже не был, он погиб почти в 17 лет, и заканчивая «бомбой»: всем известный портрет Лени Голикова – на деле изображение его младшей сестры, позировавшей художнику задолго после войны. Леня выведен шальным парнем, для которого война похожа на жестокую забаву. В книге вопросы ставятся вовсе недетские, и самый первый из них – что важнее: историческая правда или правильная идеология? Один из проходных, но важных действующих лиц писатель Виктор, в военной молодости фронтовой корреспондент, встречавшийся с Леней в партизанском отряде, выдает тираду прямо по моей теме: «…И потом, нам нужны герои. Понимаешь? Народ не живет без героев, это высокопарно звучит, я понимаю, конечно… Но это ведь так». Он собирается писать о Лене приукрашенную и романтизированную книгу, а иллюстрировать ее портретом сестры героя. Между строк читается, что фронтовые очерки Виктора из отряда подвергались такой же «редактуре». Но герой-рассказчик Митька стоит на стороне правды. Так писатель Веркин выражает свое мнение о необходимости положительно прекрасных литературных героев: любите людей черненькими, «беленьких» не существует!.. Эту мысль он проводит во многих своих книгах о детях и подростках, реалистических («Друг-апрель»), одетых легким флером мистики («ЧЯП», «Кусатель ворон») и полностью фантастических (серия «Хроника страны мечты»). Все персонажи Веркина – не сусальные мальчики и девочки, а ребята со сложной тинейджерской психологией, неприятными характерами и «непричесанной» речью (в ней, правда, многовато культурных слов, но в целом креатуры Веркина говорят явно не так, как молодые персонажи телесериалов).
Раз уж зашла речь о фантастике, нельзя не упомянуть лауреата «Нацбеста» 2019 года – роман Андрея Рубанова «Финист – ясный сокол». Это фэнтези, стоящее на мощной мифологической базе, содержит знаковую мудрость – лыко в строку о положительных героях: «Ни успех, ни благополучие не являются достижением каждого отдельного человека: всегда есть другие, менее заметные, окружающие. Те, кто способствовал, подставил плечо. Есть победители, знаменитые и блестящие триумфаторы, а есть те, кто им помогал. Их имена никому не известны. Их забывают, про них не сочиняют песен и легенд. Помните: никакой великий подвиг не вершится в одиночестве». При этом в романе нет ни единого стопроцентно положительного героя (с этим и сам автор согласен). Критики уже отметили бледность образа даже земной девицы Марьи, совершившей основной подвиг – отыскавшей своего возлюбленного, птицечеловека Финиста, в небесном Вертограде, сносив железные сапоги, стерев железный посох и сглодав железный хлеб. «Князеныш» Финист, ради которого подруга претерпела такие муки, вообще ничтожество, бросившее дикарку-любимую и собравшееся на небесах жениться на равной себе. Именно поэтому мне упорно представляется, что Марья шла не собственно за Финистом, а за проникновением в «высшее общество», и роман я прочитываю как социальный фарс. И у персонажей-рассказчиков, трех Иванов, повествующих о разных этапах пути Марьи к Финисту, личико в пушку – кто помогал ловить «нелюдя», кто проиграл важный для землян бой и позволил родиться Змею Горынычу, а кто сам полюбил Марью, да отступил перед ее чувством к Финисту. Самым приличным из персонажей предстает… Соловей-Разбойник. Вопреки русским сказкам, в которых Соловей – совершенное зло, Рубанов делает его представителем той же расы птицечеловеков, «разжалованным» за преступление, совершенное в юности. Преступление оказывается праведным гневом в адрес высокопоставленного подлеца из той же расы, и это придает красок описанию птицелюдей. По расстановке сил они вроде как сверхчеловеки; по поступкам же – натуральные чинуши, хитрые, жадные, нечистые на руку, склонные к интригам, и я укрепляюсь во мнении о «Финисте…» как о произведении сатирическом. Эдакая современная Лапуту от Рубанова. Ведь фантастика испокон веков служила писателям средством выведения и бичевания реальных житейских пороков. Не оттого ли в последнее время во все почти «премиальные» романы российских авторов введен то элемент мистики, то волшебный ход, то альтернативная история?..
Из сугубо реалистического блока упомяну еще две книги, подтверждающие, что положительно прекрасных героев в наше время не способна породить и мыслящая страта российского общества. Это семейная сага «Учитель Дымов» Сергея Кузнецова и «Бюро проверки» Александра Архангельского, написанная как девятидневная «выдержка» из семейной саги.
Героями Кузнецова стали три поколения педагогов Дымовых: дед читал курс органической химии в вузах, хотя по образованию был практиком и к старости «оброс» огромным кругом благодарных бывших студентов; отец стал преподавателем еще подпольной йоги в 1970-е, а в 1990-е легализовался и получил почетное прозвище Гуру Вал. Главный же герой Андрей переквалифицировался из журналиста в педагоги по стечению обстоятельств, но еще и потому, что пожалел русскую великую литературу, «до смерти замученную на школьных уроках». В конце романа Андрей, полный лучезарных мечтаний о сеянии разумного, доброго, вечного, уезжает на ночном поезде в Тулу, преподавать в рядовой школе. Всю эту слащавость уравновешивает лишь то, что все Дымовы в преподавание «убегали», «прятались» от мира и его страстей: репрессий в адрес близких, недреманного ока государства в брежневском застое, обострения политической ситуации, которую нынешние педагоги боятся обсуждать с учениками. Потому и Андрей Дымов отвалил в Тулу, что тамошние школьники представлялись ему граждански менее осведомленными и активными. Риторический вопрос номер один: имеют ли право «читать морали» школярам и студентам специалисты по укрыванию в хате с краю? Риторический вопрос номер два: годятся ли они на роль положительно прекрасных героев, преобразующих мир к лучшему?..
Педагогов «пинает» и Александр Архангельский в романе «Бюро проверки». Он сатирически и со знанием дела рисует университетских преподавателей, которые изощряются, дабы провести в публикациях крамольные мысли, выдав их за неизвестные цитаты из классиков марксизма, считая, что таким образом всерьез борются с советской властью и студентов к этому приобщают. Главный герой Архангельского, будущий филолог Алексей Ноговицын попадает в ловушки сразу нескольких образованных людей, считающих себя цветом интеллектуальной элиты. Еще злее писатель пригвождает «духовных лидеров»: крещеный Ноговицын становится жертвой разветвленной секты, имитирующей существование современного святого Серафима и дающей «негосударственно» настроенным студентам некие указания, о чем сразу же узнают где надо, и ребята оказываются на крючке и перед обязательствами все более устрашающими. Не исключено, что всемогущий комитет породил эту секту для «отлова» инакомыслящих; но не исключено и обратное – автор не дает однозначного ответа, кем были кукловоды. Его больше интересует парень, который стремился стать новомучеником за веру, но банально не выдержал проверки если и не на прочность, то на здравый смысл. Сатирический замах писателя направлен выше тотального контроля и слежки всех за всеми – на святое, можно сказать. Кстати, Ноговицыну должно быть сейчас чуть за пятьдесят. Как думаете, кто он сегодня – научный деятель, духовное лицо, монах или (что было бы честнее всего) спился и умер, не осилив подлости мира?..
Оба эти романа меня расстроили. По концепции они не новы: несчастную русскую интеллигенцию много раз обвиняли во всех грехах – это, как выразился публицист Дмитрий Губин в одной из статей, безопасно, потому и модно. Обвиняли сами же представители образованной страты. В этом смысле Кузнецов и Архангельский не сказали ничего нового. Но констатировали вот что: как мы уже выяснили, Героев нет среди военных, среди молодежи, среди стариков, нет их в прошлом, нет в будущем, нет в сказках и, наконец, и в духовно просвещенной и даже религиозной среде тоже нет!.. Как на картине Л. Соловьева «Монахи. Не туда заехали», которую ошибочно именуют «Картина Репина «Приплыли».
Или мы действительно стоим перед серьезной перестройкой морального кодекса, за которой последуют новые требования к литературе, а мерки великой русской классики, хоть и бессмертной, останутся чем-то наподобие музейных ценностей, существующих, но нежизнеспособных?.. Или проблема в том, что вокруг слишком мало положительно прекрасных людей, чтобы их имело смысл описывать? В одной из предыдущих статей я горько иронизировала: давайте займемся формированием гармоничного человека – предложим всем издательства срочно, гамузом, перейти на выпуск мандал! Психологи уверяют, будто бы, раскрашивая мандалы, можно достичь просветления, точно Будда. А к художественной прозе писатели вернутся, когда мандалы сработают, и появится популяция замечательных людей, которых прославить в книгах не стыдно!

Корпус правый…

В начале этого года литературный критик Анна Жучкова, комментируя вручение премии «НОС» за 2018 год в статье «НОС» повесил нос» (журнал «Кольцо А», № 124), отметила вслед за жюри в книгах ушедшего года новые тенденции: тему памяти, женский взгляд и субъективность я-повествования. По словам критика-очевидца, в ходе награждения лауреатов эксперты выразили радость этим новшествам: раньше, мол, не хватало прозы, написанной женщинами, а теперь она в достатке! Понятно, что строгое жюри имело в виду не рядовой ассортимент книжной торговли, а произведения «большой литературы», наследующей русской классике с ее социальным пафосом и гуманизмом.
Анна Жучкова, отталкиваясь от итогов «НОСа», так сформулировала литературный тренд сего момента: «Книги о жизни, чувствах и человеке». Показательным для нее было то, что почти равное количество голосов с лауреатом – романом Марии Степановой «Памяти памяти» о семейной истории – набрала дебютная книга прозы режиссера и сценариста Натальи Мещаниновой «Рассказы». Она удостоилась не официальных призов НОСа, но похвал экспертов.
Коллега посоветовала прочесть книгу Мещаниновой, и я вняла. И добавила по прочтении одно слово к характеристикам остросовременной российской прозы: книги о жизни, чувствах и человеке и его боли.
Боль и стрессы героини-рассказчицы, скорее всего автопсихологического персонажа, Наташи – движущая сила сборника рассказов Мещаниновой. Это перечень детских страхов, среди которых на первом месте – простая человеческая боязнь потерять маму, выраженная через разные кинематографические ситуации: то мама упала в пропасть, то Наташа погибла на войне, и это «убило» маму-сердечницу, то мама попала в аварию, как Наташа и воображала. Так же героиня боялась мальчишек-хулиганов из двора и из класса, взрослых дядек с грязными помыслами, а вырастя, стала бояться приезжать в родной поселок, и правильно: стоило вернуться и пройтись по улице, пусть и с мужем под руку, а детские страхи-то – вот они!.. Им один путь – на бумагу.
Один из рассказов назывался «Литературный эксгибиционизм» и воспроизводил психологию девочки, которая в пору первой любви лжет даже дневнику: свои пошловатые и жалкие сексуальные опыты описывает как сценки из эротических романов. Нечто подобное проделывала героиня рассказа Тэффи «Катенька»: соседский мальчишка в рифму подразнил ее, и она тут же написала Мане Кокиной, что «сосед по имению, молодой граф Михаил, не дает мне покоя. Достаточно мне выйти в сад, чтобы услышать за спиной его страстный шепот…» Но у Мещаниновой нет ни грана добродушной иронии Тэффи – ее рассказ просто концентрация комплексов, выливающихся в болезненный текст на обоих уровнях метапрозы – автора в сочинении и автора сочинения.
Название «Литературный эксгибиционизм» похоже, можно отнести как термин к писательской манере не одной Мещаниновой. Наверное, превзойти по этому самому роман Анны Старобинец «Посмотри на него», вызвавший в 2018 году скандал на премии «Национальный бестселлер», невозможно. Ведь в основе книги действительно крайне болезненный опыт автора: прерывание беременности на позднем сроке по медицинским показаниям. Анна Старобинец подробно поделилась с читателями описаниями своего состояния, переживаниями, а также – интервью с врачами и пациентками роддома (что уже за пределами литературы). Член жюри Аглая Топорова заспорила с нею на основании своей жизненной драмы; дамы рассорились сами и рассорили литературную среду. Критик Артем Рондарев совершенно справедливо назвал «Посмотри на него» не литературой, а публицистикой, написанной хорошим русским языком, и заявил, что данная книга, даже обладая литературными достоинствами, не может судиться по литературным критериям.
Критическая полемика вокруг книги Старобинец быстро переросла в полемику этическую: до какой степени допустимо исповедоваться в тексте, нравственно ли делать достоянием литературы личную трагедию и ждать за это премии. Спор в соцсетях вышел совсем уж за грань искусства – говорили и о состоянии отечественной медицины, и о социуме, где нет в роддомах порядка, и о российской ментальности, которая считает постыдным публичное обсуждение так называемых женских проблем… Ясности, ни социальной, ни литературной, так и не возникло. Зато возник еще ряд «болевых» книг, педалирующих стрессы, драмы, личный жестокий опыт и т.п. Как будто писательское сообщество сделало невысказанный вывод: боль никто не декларирует как тренд текущей литературы, но произведения говорят сами за себя.
Артем Рондарев в отзыве на книгу «Посмотри на него» сказал, что слово «интерес», поставленное рядом с документом большого человеческого горя, выглядит неприличным. Мудро – но кто внял просьбе не возбуждать читательский интерес на материале человеческого горя?
Ольга Славникова в романе «Прыжок в длину» постаралась совместить поток человеческой боли с литературным, то есть сочиненным началом, типично для себя совместив мистику с реальностью. Молодой прыгун в длину Олег Ведерников единственный раз в жизни прыгнул на рекордные восемь с гаком метров, но был награжден не лаврами, а увечьем: вытолкнул из-под машины игравшего на проезжей части мальчика Женечку, его спас, а сам лишился ног. Дальнейшая жизнь Ведерникова стала существованием наедине с собой, со своей беспомощностью, с узким кругом близких, которые все больше раздражают калеку. Физические и моральные муки Ведерникова Славникова прописывает так достоверно, так «изнутри», что ее можно похвалить за писательскую чуткость – но рядом неизбежно находится писательский интерес, решение трудной литературной задачи. А вот с Женечкой все просто, по-славниковски: он является демоном зла с телом, плотность которого выше плотности платины. Те, кто пытался помочь Женечке, любил его, умерли, изувечились, деградировали, а он здоровел и расцветал в атмосфере чужих страданий. Он регулярно навещал спасителя, чтобы выразить ему благодарность. Олег от этих встреч только пуще болел. Выросший Женечка стал криминальным авторитетом, и Олег решил устранить его – попытался нанять киллера. Киллер порешил самого заказчика, и жить остался инфернальный персонаж, а не чуткий и добрый изначально человек. Справедливость не восторжествовала, доброе дело наказано, центр романа – искаженная психология спортсмена, ставшего инвалидом, и при всей ирреальности сюжета роман Славниковой вливается в тренд «о человеке и его боли».
Похож на «Прыжок в длину» мощным фантастическим элементом роман Евгении Некрасовой «Калечина-Малечина». Роман о школьнице младших классов, которую травят и одноклассники, и педагоги, на которую плевать вечно занятым родителям, входил в шорт-лист последнего НОСа. Роман тоже уходит в глубины сознания страдающего человека – человек маленький, всего десять лет, а страдания грандиозные. «Калечина-Малечина» откровенно и без купюр рассказывает о школьной травле. Катю не любит классная, хочет перевести в школу для отстающих. За что? Не за что, но потому что: Катя из бедной семьи, ее родители чем свет уезжают на электричках в «гулливерский город» зарабатывать на пропитание, и Катя наедине с собой делает уроки и питается всухомятку. За классной, которую автор метко окрестила «учительницезавр», следуют ребята: мальчишки обзывают дебилкой, соседка по парте, училкина дочь, презирает. И однажды на кухне с вечно выключенной газовой плитой заводится Кикимора. Сначала она шкодит, а Кате достается за беспорядок. А потом Кикимора вместе с Катей идет мстить ее обидчикам и многих сурово карает. Писательница объяснила, откуда в панельной многоэтажке взялась лесная нечисть: «Кикиморы – они бывшие, не пригодившиеся никому, в мире живых невыросшие» (так Катя называет детей). То есть не было никакой Кикиморы, ею стала затравленная девочка от грубости и холодности окружающих. Эта невысказанная мысль проведена так явно, что есть соблазн предположить, что Евгения Некрасова началась как писатель со школьной травмы. Отношение к школе Кати, маленькой затравленной девочки с аутичным развитием, буквально списано с натуры. Ужас в том, что автору, решившему обрисовать современную стандартную семью и обычную школу, пришлось вводить в повествование Калечину-Малечину и выдавать текст за городскую фантастику – а то, чего доброго, общественная полемика бы возникла, как вокруг книги Старобинец…
Некрасова позаботилась о подобии выхода для своей несчастной героини – мама после всех этих драм обратила на Катю внимание, и Кикимора пропала. Но хэппи-энд блекл и неубедителен на фоне драмы одинокой Кати. Книга явно писалась, чтобы довести до взрослых, как много боли в детском мире. Это очень важно… и очень грустно.
В том же ключе я рассматриваю роман лауреата «Русского Букера» 2017 года Александры Николаенко «Небесный почтальон Федя Булкин». Он хорош по задумке, ибо в текущей литературе всякая серьезная книга о детях и для детей на счету. А «Федя Булкин» – история маленького сироты, которого после гибели родителей воспитывает бабушка, именно таков. Книга добросовестно пытается проникнуть в душу маленького человека, постичь ее светлые и темные стороны, помочь взрослым понять детей, при этом написана достаточно легко и внятно, чтобы могли читать и дети. К сожалению, Николаенко не избежала соблазна «влезть в шкуру» ребенка и говорить от его лица – или поступила так намеренно, чтобы мир Феди Булкина и его переживания оказались нагляднее. Но вышло наоборот. Во-первых, бросается в глаза чрезмерная условность перевоплощения: у Николаенко мальчик, какой ей нужен, а не «обычный» сирота в безрадостных обстоятельствах. Во-вторых, Федя хочет стать небесным почтальоном и разносить письма от земных родственников тем, кто уже в Городе Небесном, доходит до истины «у Бога все живы» и хочет соединиться с родными, ибо жизнь в материальном мире – юдоль слез и скорби, а подлинное счастье возможно только на небе. Вся книга пронизана разговорами Феди и бабушки о грядущей смерти – и ее, и его – и о спасении души. И книга становится книгой про ребенка, готовящегося умереть. Кого как, но меня это напугало. Как и тенденция, что детская травма – один из трендов текущей литературы. Она проникает и в сугубо детскую прозу. Мне довелось прочесть несколько книг для детей, построенных на одном и том же ходе: малышам не с кем поговорить в кругу семьи, некому довериться, вот они и находят фантастических друзей. В книге Юлии Симбирской «Мольер, Моцарт и Пикассо из лисьей норы» девочка Марго завела знакомство с лисами, а в сказке Антона Сои «Маша и Аркаша-Таракаша» героиня полюбила говорящего таракана. Понимающему достаточно…
Сборник Ксении Букши «Открывается внутрь» – восемнадцать рассказов, поровну поделенных между частями книги «Детдом», «Дурдом» и «Конечная» – или же энциклопедия несчастий, одиночества, безумия, смертельных болезней, тяги к самоубийству, сиротства и неизбежности смерти, недаром же книга, точно поезд в тупик, упирается в «Конечную». Рассказы только зовутся реалистичными – тут и общение с мертвыми, и раздвоение личности, и навязчивые идеи. К последним я бы отнесла желание автора собрать все самое страшное под одной обложкой – так, что «Открывается внутрь» больше похож на роман с заданной парадигмой, чем на сборник разноплановых рассказов. То же самое касается и книги Евгения Эдина «Дом, в котором могут жить лошади», сборника прозы малой формы о бесцельности, бессмысленности, депрессивности существования, одиночестве среди людей, невозможности прорвать порочный круг. Каждый новый рассказ тянет какую-то новую заунывную ноту. Герой повести «Дом, в котором могут жить лошади» Сентябрев обманывает и свою бывшую семью, и себя, и, хочется сказать, лошадей – у него нет конюшни, он не занимается конным спортом и никогда не был дублером конных трюков в фильме «Д’Артаньян и три мушкетера». Действующие лица рассказа «Глина» строят неудельный дом на большую семью, где неуютно жить и нет чувства родного крова. Две семейные пары из повести «Танцы» заводят унылый адюльтер: одного из мужчин, Павла, влечет к чужой жене не интерес к жизни, а страх смерти – а ему чуть за тридцать!.. Палитра боли подана во всей красе.
И о чем, как не о боли человека, которого преследует государство, романы Гузели Яхиной, посвященные разным черным периодам советской истории, коллективизации и депортации немцев Поволжья, но читающиеся как диптих – «Зулейха открывает глаза» и «Дети мои»?..
Не от слова ли «боль» сегодня производит себя понятие «большая литература»?.. Но почему? Потому, что о плохом писать заведомо проще, чем о хорошем (придумывать ничего не надо, само в руки идет)? А о личном плохом писать еще и приятно – это, как известно, один из психотерапевтических приемов?.. А внимание издателей к этому сплошному «Крику» откуда?.. От гуманизма?.. От необходимости отделить зерна от плевел – высокую литературу от заведомо коммерческой?.. Да ведь в России сегодня всякая официально изданная книга суть коммерческая акция… В общем, тенденцию я прослеживаю, но вот истоков ее пока не понимаю.
Особняком стоит книга «Доктор Лиза Глинка «Я всегда на стороне слабого», выпущенная через два года после смерти Лизы. Это один из примеров моды издавать книги на основе блогов. Вот и блог Доктора Лизы, который она вела до 2014 года, дал жизнь «бумажной» книге. Предисловие «Дар Лизы» написала журналист и общественный деятель Ксения Соколова, подруга Глинки, ее пресс-секретарь, а после трагической кончины – президент фонда, носящего ее имя. Эпилог «После слов» принадлежит перу вдовца Глеба Глинки. Основное же содержание – записи из блога Елизаветы Глинки в Живом Журнале, который она вела с 2005 по 2014 год, и ряд интервью, включая последнее, вышедшее в журнале «Сноб», по поводу экспедиций на Донбасс. Его Доктор Лиза называла единственным ответом на все шельмования в Сети, после этого вести ЖЖ она прекратила. Записки Доктора Лизы литературно очень хороши, но они не вымышлены. О себе она пишет порой с иронией; о семье, с которой редко виделась из-за дел – с любовью и горечью. Но основа книги – неприкрытая боль. Хоспис и война – что страшнее? Где больше жертв?..
Мощным напором человеческих страданий книга Доктора Лизы формально примыкает к тренду «проза = боль». Но Глинка сосредоточивается не на собственных, а на чужих страданиях. Многие ли писатели демонстрируют подобный уровень эмпатии, задумалась я, дочитав до конца? Или демонстрируют такую любовь ко всем людям – бездомным, маргиналам, больным со скверным характером или их родственникам, недовольным лечением или содержанием пациентов? Доктор Лиза уважала всех их не меньше, чем собственных родных, и описывала с такой же теплотой. При чтении, которое объективно нелегко, порой эта теплота рассеивает тягостное впечатление. Тогда как художественная проза иной раз как будто пишется специально для того, чтобы вызывать у читателя как можно больше драматичных эмоций.
О суперпопулярной издательской практике выпускать книгами блоги с множеством подписчиков стоит написать отдельную статью. Феномен любопытный и знаковый, он требует серьезного изучения. В этом материале ограничусь точечными обращениями к теме – в частности, скажу, что порой решительно не понимаю, чего ради некие проекты из сети переводили на бумагу. Слово «переводили» не случайно…
Антипод книги на основе блога Доктора Лизы – книга на основе блога учителя Татьяны Мирной. Врач и учитель – две краеугольные интеллигентские профессии, отвечающие за физическое и нравственное здоровье нации. Но меня поразил контраст книги «Записки учительницы» книге «Я всегда на стороне слабого». Автор, по ее словам, была 34 года учителем русского языка и литературы в сельской школе на Ставрополье, а блогером стала 4 года назад. Но если вы подумали, что свод ее записок хоть отчасти посвящен литературе, то ошиблись. То, что Мирная профессиональный филолог, по текстам незаметно: язык довольно примитивен, метафоры избитые, композиции скучные. Русской литературе посвящено всего три поста, и то не современным книгам, а классике, кажется, Пушкину, Достоевскому и Есенину – с шаблонным пафосным восхищением. Пардон, а где имена не из школьной программы – Евгений Водолазкин, Алексей Иванов, Захар Прилепин, Татьяна Толстая? Учительница со стажем их читала? У нее нет о них своего мнения? Или чтобы она обратила на книги культовых авторов-современников внимание, кто-то наверху должен дать распоряжение внести их в программу, а до тех пор они не будут волновать педагога?.. Или, крамольная мысль, Мирная как опытный блогер пишет в сеть лишь то, что будут читать сотни, и этим же соображением руководствовались издатели? И кому, как не ей, знать, как сейчас далека от людей литература? Тогда, может, и Пушкина вон из книги, солнце он – и солнце?..
Зато в семейной жизни Татьяна Мирная большой спец! Зарисовки из собственного замужества и истории знакомых (у психологов всех глянцевых журналах есть эти «знакомые») составляют львиную долю текстов и вразумляют начиная с названий: «Как надо любить», «Только жены-дуры говорят эту фразу», «Главное, что поможет сохранить брак», «Красотка не должна падать». Мирная знает, как удачно жениться или выйти замуж, какими должны быть идеальные жена и муж, как правильно воспитывать детей – увы, не знает лишь того, как неприятно выглядят ее определения «Быдло-мамаша и быдло-ребенок», «придурочные родители», оскорбительный мем «яжемать» и прочие проявления учительской «вежливости и такта». Что-то мне подсказывает, что Мирная сыплет ими не только в блоге. Не такой ли типаж изобразила Евгения Некрасова в «Калечине-Малечине»?.. Да, учить людей проще, чем любить, увы, Татьяна Мирная это подтверждает. А какой-либо эксклюзивной информации о современном образовании из первых рук в книге нет, не надейтесь. Разве намеки, что подарки должны нравиться учителям – а то подарят, понимаешь ли, глобус, а он мелкий, надписи не видны…
Катамаран слывет особо устойчивой лодкой благодаря наличию у него двух корпусов. Он реже переворачивается, чем однокорпусные суда. У него меньше риск потерпеть крушение. Согласно этой аналогии, «катамаран» современной русской прозы с его двумя корпусами, как бы их определить – негативными? депрессивными? пессимистическими? – судно устойчивое. Крушение потерпеть, даже перевернуться, то есть изменить этим двум деструктивным тенденциям, шансы у него невелики. Да, но есть ведь у катамарана еще одна существенная деталь, отвечающая за равновесие!..

И балансирный поплавок…

В заключение скажу несколько слов о массовой литературе, как частенько называют литературу развлекательную. В отличие от многих коллег, я всегда уважительно относилась и к этому чтению – за то, что оно способно как минимум порадовать в тяжелую минуту, а как максимум – вдохновить и окрылить; и к авторам, умеющим увлекательно и красиво сочинять. Как мы уже выше говорили, о плохом писать легко, тут ничего и выдумывать не надо, а ты попробуй в Енисейском исправительно-трудовом лагере породить не «Енисейские рассказы» и не книгу «Блатной», а историко-приключенческий роман «Наследник из Калькутты»!.. Безмерно уважаю за него Роберта Штильмарка.
По идее, развлекательная литература должна стать идеальным «балансиром» для катамарана горькой и суровой прозы. Предложить положительных героев и какие-то простые радости, уравновешивающие утраты литературы большой. Как обстоят дела в этом поле? Мой опыт не совсем полон: самокритично признаюсь, что не читаю любовные и семейные романы (за исключением семейных саг Дины Рубиной и Людмилы Улицкой) – а их ведь в ассортименте книжной торговли уверенное большинство!.. Не могу найти в этом якобы чисто дамском сегменте прозы источник наслаждения для себя, вот и не набралась духу его читать анализа ради. Зато пыталась исследовать феномен современного отечественного детектива.
В материале «Герои нашего времени» я цитировала статью критика и литературоведа Сергея Чупринина «Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям», который в свою очередь цитировал Александра Иванова: «Русскую литературу спасли в 1990-е годы Дашкова, Донцова, Доценко и Акунин», ибо «в отличие от Пелевина и даже Сорокина или Улицкой, в массовой литературе происходит интенсивный поиск героя». Сама я с перечислением «негероических» героев подходила к тезису, что один положительно прекрасный человек в текущей русской литературе все-таки имеется: Эраст Петрович Фандорин.
Теперь о Фандорине следует говорить в прошедшем времени. «Фандориана» Бориса Акунина в феврале 2018 года завершилась неоднозначным романом «Не прощаюсь», в котором критика справедливо увидела посредственный детектив, но любопытный историософский труд. Формально Борис Акунин поставил точку похождениям Эраста Петровича сюжетом очень в духе своего героя: Фандорин в горниле гражданской войны выбрал позицию «над схваткой», но красные и белые силы сцепились в борьбе за его острый ум и профессиональные знания, а когда доблестный сыщик стал проявлять самодеятельность и тем самым оказался опасен, уничтожили физически. О том, что намерен проститься со своим любимым героем, Акунин сообщил прессе. Ему не поверили. Я, честно говоря, тоже. Устранение Фандорина было описано так по-акунински тонко, что тот мог бы «воскреснуть». Но минуло полтора года, а продолжения саги пока нет. Вероятно, оно и не состоится. Может быть, Акунин больше увлечен сейчас своим проектом «История Российского государства» с обширными иллюстрациями в виде историко-приключенческих романов. Его вольные учебники истории добрались уже до «Эпохи цариц», а в художественной серии последним вышел роман «Доброключения и рассуждения Луция Катина».
На мой взгляд, персонажи этой серии – не адекватная замена Фандорину. Акунин придумал толковый ход: во всех его романах по истории Российского государства действуют представители одного и того же рода. Они меняют фамилии, но узнать их можно по родимому пятну посредине лба, за которое персонажей как только ни прозывали: князь Клюква, Трехглазый и пр. Они честны, благородны и образованны, напоминая, что человечество всегда «золотой век» и «золотых людей» ищет в прошлом. Если не находит, то романизирует и приукрашивает и людей, и эпоху, в том числе – литературно. Но креатуры Акунина не пользуются особой любовью ни у российских правителей, ни тем паче у обывателей, будучи слишком уж хорошими для этого несовершенного, тяжелого на подъем общества. Это повторяется во всех веках, что придает романам серии схематичность, которой счастливо избегала «франшиза» о Фандорине. Да и привязаться читателю к целой галерее героев труднее, чем к одному полноцветному образу.
Отмечу, что внук Эраста Петровича, Николай Александрович Фандорин, по паспорту Николас, вернувшийся в Россию из-за рубежа в 1990-е, герой цикла романов «Приключения магистра» («Алтын-Толобас», «Внеклассное чтение», «Ф.М.» и «Сокол и Ласточка»), тщащийся быть похожим на героического дедушку, производит совсем иное впечатление. Долговязый магистр истории, слабо развитый физически, несмотря на немалый рост, исповедующий идеалистические взгляды вроде непротивления злу насилием и не умеющий зарабатывать деньги (читай – вырывать чужое из глотки), в новой России как бельмо на глазу. Акунин имел в виду именно такой расклад – недаром уже в первой книге «Алтын-Толобас» его берет «в оборот», а к последним страницам фактически замуж хваткая девушка Алтын, приезжая в Москве. В следующих книгах Алтын возглавляет крупный издательский комплекс и содержит мужа и детей. Но приключения недотепы не могут длиться вечно – и продолжения похождений магистра ждать уж точно не стоит. Николас был нужен автору как отец двойняшек Эраста и Лизы, героев «Детских книг», вокруг которых, учитывая символичную повторяемость имен, не исключено построение нового «взрослого» цикла. Да и зачем ждать продолжения? – чтобы в очередной раз убедиться, что и Акунин подсмеивается над прекраснодушной, но уязвимой интеллигенцией?.. Увы и ах, но оставил беллетрист нашу прозу без единственного абсолютно положительного героя…
Что же касается детективного жанра, то происходящее в нем сейчас меня угнетает. Нет, количественно ни книг, ни имен меньше не стало. Но вот качественно… Детектив в современном отечественном исполнении, по-моему, теряет все черты, за которые мы его любим: закрученную интригу, динамичность сюжета, процесс поиска злодея, где непременно участвуют «маленькие серые клеточки», детали текста как улики и неизменное торжество добра над злом. К этому итогу сейчас подводят довольно грубо, пропуская сам детективный процесс или подменяя его антуражем – чем экзотичнее, тем лучше. Слишком много выходит гламурных или любовных детективов, в которых любовно-эротическая линия затмевает все остальное. Одним из свежих плохих примеров для меня стал межавторский сборник «Детектив-путешествие», где на месте и путешествия, и дамочки в томлении, и спасающие их мачо, и броские пейзажи, нет лишь одного – собственно детектива. А ведь поначалу такие сборники были интересны состыковкой писателей, демонстрирующих разные возможности жанра!.. Странно повторять в адрес литературы «раньше было лучше», а вот поди ж ты!.. Допустим, к «королеве тиражей» Донцовой я всегда относилась скептически. Но были же в девяностых и начале нулевых яркие серии – тот же «Бандитский Петербург» Андрея Константинова. Жаль, он кончился вместе с веком… А длинная череда книг Александры Марининой о Насте Каменской? Время идет, и оперативник Каменская стала зваться Анастасией Павловной, потом вышла на пенсию, потом заделалась частным детективом, а потом… если и не пропала, то померкла.
Судя по образцам творчества Александры Марининой за последние годы, «полицейский детектив» ей поднадоел, и она взялась за масштабные полотна в довольно сложном русле – микс семейной саги, психологического и философского романа (цикл «Перекресток», трилогия «Взгляд из вечности»). Сейчас в процессе издания трехтомник «Горький квест». Судя по первому тому, это попытка социальной фантастики – перемещение группы современных молодых людей в 1970-е, подготовка их к жизни в радикально других условиях, но зачем, не очень понятно. Впрочем, не дочитав, не могу утверждать – может, все в итоге окажется не снаряжением экспедиции «попаданцев», а каким-либо экспериментом в наших днях. Важно то, что культовая «детективщица» решила написать что-то посерьезнее. Вроде бы и вопросы она существенные ставит, и о законах бытия рассуждает, и к соблюдению моральных норм призывает – но почему-то мне хочется не дочитывать «Горький квест» или перечитывать философские романы, а напомнить себе ранние книги про Каменскую.
Подобный же опыт позволила себе недавно и Татьяна Устинова (отлично начинавшая как детективный автор, но к сему моменту «упростившая» свои детективы до не могу). Ее новая книга «Свиданье с Богом у огня» – сборник семейных зарисовок и мыслей по поводу бытия. Понимаю, что всем хочется поделиться своими мыслями, чувствами, воспоминаниями, каждый человек уникален и интересен по определению. Но, странное дело, не все читатели так считают!.. Не эта ли закономерность сильно повредила популярности «я-прозы», одним из проявлений которой мне представился новый сборник Устиновой?
Порой кажется: авторов детективов кто-то убедил, что это чтиво писать неприлично, и они стараются как могут «усовершенствовать» свои произведения. Характерен писательский эксперимент Яны Вагнер «Кто не спрятался. История одной компании». Это прямо инструкция, как сделать детектив недетективом, поместив психологическую драму в фабулу «убийства в тесной компании».
Роман начинается со сцены убийства глазами жертвы, которая так лихо подана, что продолжения просто жаждешь. Атмосфера соответствующая: высокогорный альпийский курорт в сердце Восточной Европы, роскошный Отель (именно так, уважительно), продюсер, режиссер, актриса, писательница, приехавшие снимать совместный фильм, и члены их семей. И вот актриса Соня убита лыжной палкой. Что происходит далее? Сбор улик, вычисление, кто где был, слежка друг за другом?.. А вот и нет! Поиск мотивов для умерщвления Сони, выразившийся в пересказах историй всех приятелей буквально со школьной скамьи. Долгое смакование от Адама и Евы тянущихся межличностных связей членов компании выдает в конце концов секрет Полишинеля: покойная Соня была редкой дрянью – мужей отбивала, женам пакостила, скелеты из шкафов друзей коллекционировала для шантажа. Просто напрашивалась, чтобы ей врезали – одна дама и врезала. Поскольку «Кто не спрятался» упорно стремится быть недетективом, то это не спойлер. Более того – от принадлежности к «развлекательному жанру» роман (или его автор?) высокомерно открещивается устами одного из персонажей, режиссера Вадика, который свой будущий фильм именует «адское детективное говно». Автор считает семейный роман со всяческими психотравмами, в который превращается ее повествование, возвышеннее детектива? На мой взгляд, психотравм катамарану русской прозы уже более чем достаточно, они скоро в балласт превратятся. А вот поплавок радости совсем бы не повредил…
Кто сказал, что детектив не может быть качественной литературой, ставящей серьезные вопросы? Массовые убеждения не всегда самые верные. Их успешно опровергает Елена Михалкова, высоко держащая планку своих романов, отстаивающая честь детектива. Литературно книги Михалковой близки к идеалу жанра. Ее сквозные герои, частные сыщики Макар Илюшин и Сергей Бабкин, заняты розыском пропавших людей. Писательница ласково охарактеризовала героев в книге «Кто остался под холмом»: «светловолосый прохиндей с ручной гориллой». Это не люди, а функции, символы двух подходов к расследованию: «силой» и «умом». Они повторяют классические пары Шерлока Холмса – доктора Уотсона, Ниро Вульфа – Арчи Гудмена, Эраста Фандорина — Масы: ведомый загружен наблюдением, сбором улик, рутинной полицейской работой, ведущий берет интуицией, озарениями, неожиданными аналогиями. Загадку романа «Золушка и Дракон» помогла Макару Илюшину разрешить сказка про Золушку в аутентичном пересказе Шарля Перро. Зачастую финалы произведений Михалковой непредсказуемы.
Идейно и гуманистически детективы Михалковой состоятельны: оставаясь классными остросюжетными романами, они всегда основаны на человеческих отношениях и психологии. Не выходя за рамки жанра, она умеет затрагивать нравственные коллизии. Так, в романе «След лисицы на камнях» встает вопрос, что ценнее: торжество правосудия или счастье нескольких человек. К чести писательницы, заинтересованные лица выбрали правосудие.
Правда, Илюшина и Бабкина вряд ли признаешь «героями времени», ибо они не самые типичные представители наших современников. Может, тем они так и притягательны?..
В остальном же похоже, что все издательства, занимающиеся коммерческой прозой, договорились делать детективы по принципу «чем проще, тем лучше» и действуют в этом духе, давая преимущество неглубоким антуражным романам перед интеллектуальными. Стремятся отвратить народ от «чтива» и нацелить на высокое? Или надеются, что «пипл схавает»? Оба предположения выглядят правдоподобно, ибо даже ценимая мною Виктория Платова умудрилась огорчить романом «Ловушка для птиц».
Платова всегда стояла особняком в пестром поле дамских детективов. Первые же романы в проекте под этим именем были ладно скроенными и крепко сшитыми, твердо стояли на традициях классического детектива: грамотное развитие сюжета, нагнетание зловещей атмосферы, «подбрасывание» улик в равной степени читателю и тому, кто занимался расследованием. Это далеко не всегда был представитель правоохранительных органов, порой роль детектива выпадала «случайному человеку», который разоблачал преступника не хуже Эраста Фандорина. Отличало романы Платовой сочетание мастерски выстроенных сюжетов, слога, более щегольского и интеллектуального, чем требует жанр детектива, и богатая культурологическая подложка. В какой-то момент этот багаж сыграл с писательницей недобрую шутку: был период, когда она слишком уж слепо шла за словом в ущерб сюжету и писала «психоделические/мистические детективы», «психопатологические триллеры» или тексты в духе «магического реализма», где на первый план выходил человек в пограничном состоянии или человек между жизнью и смертью, а то и за гранью. Потому я обрадовалась, когда Виктория Платова, описав полный круг вариаций «готического романа», обратилась к старому доброму реалистичному детективу. «Возрождение» жанра началось у нее с удачного романа «Змеи и лестницы». Но вот четвертый или пятый роман Платовой в этом новом-старом формате, «Ловушка для птиц», оказался нагромождением самоповторов с рано выданной тайной – двигателем сюжета: пребывание главных, уже не действующих, ибо мертвых, лиц в одной локации, то есть их взаимозависимость обнаруживается в начале романа. Что это – прокол опытного автора или так задумано? Или, уйдя от тяги к поиску новых форм и вернувшись к испытанным лекалам, Платова утратила прелесть новизны и толику интересности?
Если принять за рабочую версию и третью тенденцию, что самые заметные авторы развлекательных книг, словно устыдившись, переходят на другую сторону окопов, то балансирного поплавка у нашего катамарана практически нет. То, что остается, в массе своей литературно слабо, легковесно и в категории искусства не может рассматриваться. Но есть надежда на не затронутые мною жанры – фэнтези и фантастику, и особенно любовно-семейные романы (семейные ценности – это тренд уж не литературы, а жизни). Удержат ли они катамаран на плаву, или без надежного балансира он все-таки перевернется, и назреет насущная необходимость перестройки корпусов?..

P.S. Если вдаваться в тонкости речного плавания, то оснащён балансирным поплавком не тот тип катамарана, который обладает двумя корпусами. Надеюсь, читатели понимают, что «катамаран» из этой статьи столь же условен относительно подлинного плавсредства, как великая русская литература условна относительно натуральной жизни – при всей её, литературы, реалистичности и гуманизме.

Об авторе

Елена Сафронова родилась в 1973 году в Ростове-на-Дону. Прозаик, литературный критик, публицист. Редактор рубрик «Проза, критика, публицистика» литературного журнала Союза писателей Москвы «Кольцо А». Постоянный автор литературных журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Вопросы литературы», «Бельские просторы» и др. Автор двух книг критико-публицистических статей: «Все жанры, кроме скучного» (2013) и «Диагноз: Поэт» (2014), романа «Жители ноосферы» (2014), сборника рассказов «Портвейн меланхоличной художницы» (2017).
Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» 2006 года, премии СП Москвы «Венец» 2013 года. Живет в Рязани.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях: