Жители городов будущего: дядя Коля
Жители городов будущего: дядя Коля
Из сибирских заметок
Предисловие
Об этой работе
Я связана с Сибирью фамильными корнями. Мой отец родом из деревни Янды, которая ушла под воду в 1961 году в связи с разливом реки Ангары из-за строительства Братской ГЭС. Ангара на некоторых картах с тех пор обозначается как «Братское водохранилище», и понятно почему: из быстрой, неглубокой, прозрачной речки с островами, на которых собирали землянику, выпасали скот и устраивали пикники, Ангара превратилась в широкую, медленную, мутноводную реку.
Частью событий, сопровождающих строительство Братской ГЭС, на тот момент самой мощной в мире, было переселение и укрупнение деревень – в Аносово, помимо Яндов, вошла одноименная деревня Аносово, Серово, Бутаково, Шишиморовка (она же Подъяндушка, всего несколько дворов) и другие пункты, причем разные источники дают разные списки – в отличие от других мест по правому берегу Ангары, мы не знаем в точности, какие же деревни составили новое Аносово, хотя прошло менее шестидесяти лет.
О драме переселения писал Валентин Распутин, его роман «Прощание с Матёрой» (первая публикация 1976 г.) – произведение, благодаря которому российский, да и мировой читатель знает эту драму не понаслышке.
Переселение перекроило жизнь в регионе – и не только с точки зрения хозяйственной, бытовой, но и в биологическом, геологическом, антропоценном смысле: прежние сорта рыб ушли, новые появились, берега подверглись эрозии, люди превратились из жителей маленьких деревень, отстоящих одна от другой на несколько километров по всему берегу Ангары, в жителей поселков индустриального типа.
По сути, Аносово, Подволочная, Карда, Аталанка возникли одновременно и отчасти в качестве воплощения «городов будущего»: переселение и укрупнение было шагом к воплощению советской мечты о новом коммунистическом мире. Мои собеседники мне рассказывали, что «было ощущение, что будущее вот-вот настанет», дети мечтали о том, что полеты людей в космос станут повседневной реальностью. В том же году, когда они на лодках переправились со своими родителями к новому месту жительства, Гагарин стал первым человеком, полетевшим в космос – не только во исполнение мечты человечества, но и для иллюстрации превосходства советского коммунистического строя над капиталистическим.
«Города будущего» – это номос нового «советского человека», агломерата, о котором писали советские теоретики и который вошел в оборот как некая якобы существовавшая общность, «Homo Soveticus» – концепция, которая, как заметила Гульназ Шарафутдинова, служит «частым пунктом референций» [«frequent reference point»] (2019) и является идеологическим конструктом. «Хомо советикус» – это собирательный или, лучше сказать, сборный (и разборный) образ, который становится удобным для дальнейших рассуждений о том, что этот «[простой] советский человек» собой представляет, каковы его свойства, обыкновения и пристрастия. Он становится куклой чревовещателя, который влагает «советскому человеку» в уста слова, мнения и чувства по своему усмотрению и по политической надобности. Надо ли говорить, что в производстве подобного конструкта многие различения стираются, и «советский человек» становится не только абстракцией, более или менее произвольно наполняющейся различными смыслами, идеализацией, каковой он изначально и являлся, но и удобным ностальгическим политическим инструментом, который может быть мобилизирован в произвольный момент.
Поскольку конструкция «советский человек» тем не менее является весьма живучей (и не только в работе российских социологов «Левада-центра», но и в западных писаниях о «постсоветских пространствах») и, исходя из нее и ей подобных, принимаются конкретные политические, дипломатические и социальные решения, оказывающие влияние на жизнь людей, необходимо продолжать смотреть на истории конкретных людей, которые всегда оказываются за пределами стереотипов, даже если какой-то частью своей жизни эти стереотипы, по видимости, подтверждают.
О методе
Еще в 2008 году я начала писать роман на сибирском материале, но вскоре мне стало понятно, что средствами художественного произведения, прозы, «фишкна» я со своей задачей не справлюсь или она потребует десятилетий. Проект заслуживал другого подхода – этнографического погружения, внимания, времени, которое антрополог уделяет людям для того, чтобы «включенное наблюдение» принесло свои плоды: часы и часы разговоров и молчания, обмена, казалось бы, ничего не значащей информацией в промежутках между беседами и интервью.
Помимо стандартных антропологических методов, я использовала то, что называют «устной географией»: попросту совершала прогулки со своими собеседниками, иногда многочасовые, выясняя связь места и памяти. Мой антропологический проект в процессе воплощения: я прошла подготовку на Ph.D. программе антропологического факультета Техасского университета в Остине и, начиная с 2013 года, несколько раз съездила в Сибирь и провела там в общей сложности около полутора лет (в частности, жила в Аносове), а самый длительный непрерывный период пребывания составил около полугода.
В цикле «Прямая речь», опубликованном в журнале «Новый мир» (2016), я предложила запись «вербатимов» в качестве метода, позволяющего схватывать эфемерное через практически дословное воспроизведение разговорной речи. В книге «Антропология повседневности» (2018), которая содержит ряд моих сибирских заметок и размышления о методе, я развиваю этот подход. Моя траектория пролегает от прозы к антропологии. Это путь, усеянный многочисленными ловушками и топкими местами, но антропологические тексты часто писались как дневники путешествий, отчеты и репортажи о нездешних местах и незнакомых племенах, и, как утверждал Клиффорд Гирц, антрополог тоже является автором (1988) – тезис, тесно связанный с другим предположением Гирца – о возможности чтения культуры как текста. (К идее такой возможности, воображая антрополога как читателя, читающего через плечо представителя другой культуры текст этой культуры, Гирц возвращался в своих самых, вероятно, известных работах «Глубокая игра: Заметки о петушиных боях у балийцев» (первое издание 1972 г., в списке литературы упоминаю издание 2005 года) и «Плотное описание: К интерпретативной теории культуры»1 (1973, 2008).
Непосредственно предшествует данной публикации мой очерк «Мои суверенитеты», также вышедший в журнале «Новый мир». Объединить эти работы мне позволяет использование метода и регион; «Мои суверенитеты» было собранием в основном женских историй (что дало основание моим критикам для смехотворного обвинения в гендерной предвзятости, которое, как известно, может возникнуть только в случае, когда разговор идет исключительно о женщинах, но отнюдь не тогда, когда разговор идет исключительно о мужчинах).2
В настоящем очерке дело происходит в Шелехове. Шелехов – еще одно место, которое я называю «город будущего»: индустриальный центр, возникший в нынешнем виде во время «высокого» советского периода, в результате индустриальных усилий и как материальное воплощение «советского возвышенного» – идей коммунального хозяйствования и нового быта, связи материального и социального, переоборудования планеты для любви и светлого будущего, которое вот-вот наступит.
Топоним «Шелехов» берет название от фамилии русского «первопроходца» Шели(е)хова, а как теперешний индустриальный центр «официально» город возник в мае 1953 года, когда работники Иркутского алюминиевого завода поставили на месте будущего поселения и строительства шесть палаток. Согласно систематизатору Википедии, документ из «Архива ИркАЗа, 1 отд., инв. № 48, л. 4» свидетельствует о том, что планировался город на 100.000 человек (в настоящее время население Шелехова составляет около 50.000). «Не взлетевшие самолеты мечты», по выражению Шкловского, популяризированному Ушакиным (2016), оставили по себе конкретно-материальные железобетонные конструкции, в которых люди продолжают, конечно, жить, мечтать и планировать.
Когда-нибудь Шелехов, вероятно, преодолеет отметку численности населения, поставленную его основателями, но это будет совсем другой Шелехов, не такой, каким он задумывался, хотя и с сохранением уже имеющейся «несущей конструкции» в виде предприятий, зданий, дорог, и дел людей – людей с их памятью, мечтами, планами, достоинствами, недостатками и странностями, с их фотоархивами, документами, вещами, письмами, воспоминаниями и рассказами.
Два разнесенных по времени портрета одного из жителей Шелехова я объединила в этом очерке.
Часть 1. На БАМе. Коммунизм – был!
«Дядя Коля» родился в 1955 году, работал на БАМе крановщиком. Живет на даче с супругой, Полиной. Полина тоже работала на БАМе – в ОРСе, отделе рабочего снабжения.
По выходным Полина нянчит внука. У них огородик, где всё в образцовом порядке. Старшая дочь, Катя, живет в Новосибирске. Сыну Косте оставили квартиру в Шелехове, а сами перебрались вот за город. Дача построена в 80-е годы, маленькая, аккуратная, в рядках цветов.
При разговоре присутствует еще Алексей – это ровесник и сосед дяди Коли, ему шестьдесят один год.
Быть пенсионером
Дядя Коля: Вот выхожу потихоньку каждый день, что-то тут ковырну, полежу, полчаса поработаю – и всё, обратно. Всё, решил пенсионером быть. Никому я не нужен, полное поражение в правах – всё!
Алексей: Ну за черемшой бы куда-нибудь собрался?
Дядя Коля: Да на хрен она нужна, эта черемша!
Алексей: На рыбалку куда-нибудь…
Дядя Коля: Сейчас запрет на рыбалку.
Ночной колпак
Дядя Коля: А что делать-то?
Алексей: Терапию какую-то.
Дядя Коля: Ходил я к этому, как там…
Алексей: К хирургу?
Дядя Коля: Хуже – к ревматологу. Два раза. «Как-нибудь доживёшь, лечись, живи».
Полина: Жив будешь, сказали.
Дядя Коля: «Это все такое, не смертельно. Умрёшь своей смертью. Иди домой спокойно».
Полина: И хорошо.
Дядя Коля: По жизни как? Надо не диетой заниматься. По телевизору смотришь передачи – все чему-то учат, а ты ничего и никого не слушай! Что нравится, то и ешь, как нравится, так и живи, и будешь жить долго и весело.
Полина: Ей не суждено, наверное, быть такой вот, такой, например, как вот я. Алеша, а ты лекарства принимаешь?
Алексей: Нет, зачем?
Полина: Перестал?
Дядя Коля: Надо правильно лечить. Я же, сколько мне было – восемнадцать, девятнадцатый год был, у меня в армии-то раздавило, таз сломан. Я всю жизнь с ним прожил, с ломаным, радикулитом – ничего.
Алексей: Таз лопнул?
Дядя Коля: Да, трещина была в тазу, у меня же тут хрящ какой-то, и всё. Теперь вот мучаюсь. У меня только голова целая, а остальное всё переломанное – руки, ноги, всё, тело, рёбра изрезаны-переломаны. Как живу – не знаю.
Полина: Потому что я берегу тебя.
Дядя Коля: Да. На чекушечку даст мне до субботы – я и доволен. Вечером выпью рюмочку – и…
Алексей: Это называется в Европе «ночной колпак».
Дядя Коля: Старость это называется по-нашему.
Алексей: Перед тем, как спать лечь, надевают тридцать пять грамм, хоп – и в люльку.
Морщинки
Полина: Мы у дочи были в сентябре, по-моему, но я уже смотрю, что уже чувствуются морщинки.
Я: Ну конечно, нам уже по сорок лет с ней.
Полина: У тебя вот я не заметила, а у неё сразу заметно. Ты чё ржёшь, говорю, как конь, или что?
Алексей: Сибирский климат вообще располагает к морщинам. Я смотрю и на себя – тоже морщинки появились.
Фрукты возила в колхоз
Дядя Коля: Ты меня оставила с дочерью, мы на БАМе были, ничего, никаких условий. Сорок дней я один жил: я работал, ребёнку было девять месяцев.
Полина: Да, месячная – девять месяцев, восемь…
Дядя Коля: Я один утром встаю, соберу, к няньке утащу – на работу, день отработаю на кране, зима была, приезжаю с работы – бегу за ребёнком. Вот сорок дней один жил. Один, всё сам себе готовил и ей. Всё, прожил. Училась она.
Полина: А я училась.
Дядя Коля: Техникум заканчивала, или что делала? Апельсины хряпала, ёпта!
Я: Это в каком было году, получается?
Дядя Коля: В семьдесят девятом. Сколько лет назад? Тридцать шесть лет назад, всё нормально. Вся семья работала, все там были. Полинка сначала на вертолёте летала, а потом в магазине работала, а я на кране работал.
Я: Летала на вертолёте?
Полина: Да, фрукты возила в колхоз.
Дядя Коля: Она снабжала. Дорог же не было никаких – самолёт да вертолёт. Рельсов не было, автомобильная дорога была разбита. Так и жили. Это от Усть-Кута двести девятый километр, до Улькана.
Полина: Возила. Фрукты. А какие фрукты – мы сейчас таких не видим. Мы таких и сейчас не видим: персики были – ну вот, как будто только сорваны – представляешь? Каким-то способом же доставляли их туда?
Алексей: С Молдавии, наверное?
Полина: А молдавские помидоры какие были! Вот такие, один к одному уложенные, вообще красотень! А виноград какой был! Сейчас только из-за границы и такой он весь, как не виноград, а чёрт его знает что. Очень красивый был виноград!
Дядя Коля: Мы тогда коммунизм-то и пожили, захватили.
Всю жизнь вместе
Я: Так это в каком году вы на БАМ поехали работать?
Дядя Коля: В семьдесят восьмом году.
Я: А почему уехали?
Дядя Коля: А потому что вот познакомился с данной супругой. Случайно, как всегда. Получилось так, что она работала в магазине, я тут мимо ходил. Как-то вот зацепились, вот и всё. Это ж дело такое, что никогда не думаешь, что тебя ждёт впереди, а получилось вот так.
Полина: И всю жизнь теперь вместе.
Дядя Коля: На всю жизнь. Я-то приехал зимой, в феврале туда. Ну чего БАМ? БАМ – такое дело… Это кажется – БАМ, это работа, грязная, тяжёлая работа. Вот сейчас всё показывают, любят показывать как первопроходцев, вот этих, которые… Не первопроходцев, а этих – железнодорожников, которые вот рельсы там стыкуют – вот красота! А это же последняя, завершающая, самая легкая, ничтожная стадия! Первая стадия была – первопроходцы, потом шли лесорубы, кто просеку рубил. Ты представляешь – там дикая тайга, страшная тайга, это же ужас там что творится! Речушки…
Алексей: А промахнуться километра на четыре?
Дядя Коля: Да там чего – они же стреляют, на сопку залез, там дал тебе: на двадцать километров вон туда рубить, а просека же широкая – метров двести. Сто пятьдесят-двести метров просека леса, где тут что пойдёт – потом уже эти геодезисты стрельнут. А потом уже отсыпка.
Карьеры надо найти, разработать, технику завезти. А как завезти – ничего нету, представляешь: вертолётом завозили вагончики жилые. Вертолётом, в лес вот ставили, сверху. Где раскачает вертолёт, они когда возили – болталка! Там круг такой, вагончик этот жилой, пустые, правда, они, но всё, отцепляют, пошёл сброс в тайгу или куда.
Разворачивается – и обратно, потому что это может просто вертолёт погибнуть. Пока завезут, людей завезут, да всё. Это же медленно. Одну станцию сделали, на другую заходят, там просеку готовят. Вот так вот шаг за шагом продвигались. Это адский труд!
Я: Ну а как там жили?
Дядя Коля: Такой жизни, как на БАМе, я больше не видел. Вот никто, мы – ни Поля, ни я, никто. И больше не увидим.
Я: А что за жизнь-то? Какая?
Дядя Коля: Коммунизм был! Вот он тогда был, коммунизм, мы его краешком захватили. У нас замка в доме не было. Замок был, вот как у Стёпки, вот такой старый ржавый крючок висит, чтобы собаки в дом не вошли, не испортили. Никто ничего не закрывал, жили вообще свободно, никаких ссор, скандалов, разборок… Национальностей было море – весь Союз там был! Вообще была какая-то отдушина в теле – три года первые. Потом зону там сделали, там тоже стало туго. А сначала-то…
Я: Какую зону?
Дядя Коля: Строгую. Зэков-то там… Сделали, потом её убрали, потом опять сделали. Мы три года, считай, прожили беспроблемно. Квартиру нам дали.
Нам было лет-то – двадцать лет. Ты чё, моя? Нам по двадцать лет. По двадцать одному нам исполнилось году. По двадцать четвёртому исполнилось году – мы в то время уже заработали и купили машину.
Новую машину, пошли – вот здесь, в Шелехове, была база областная, БАМовские машины – пошли, хотим новую машину, там их стоит куча – вот выбирайте.
Ходили мы: вот эту нам, белый цвет захотела – всё. Восемь лет на ней отъездили. По двадцать четыре года нам было! А представляешь – в то время?
А теперь, конечно, другое отношение, а раньше было машину купить – это же ужас! Мы, когда уезжали в восемьдесят втором году оттуда – у меня в Усть-Илиме брат живёт до сих пор, он чуть, когда мы подъехали к нему под окно ночевать в Усть-Илим, он чуть не выпал с окна – он обалдел: как это так? Я младший брат. Он там зарабатывал, комсорг был, всё у него было, он всё имел, а машину близко не имели. А я, какой-то пацан, уехал – и через три года я уже еду на машине, и у меня пятитонный контейнер с вещами едет, отправили оттуда. Там зарабатывали нормально. Ну вот мы там жизнь-то и видели эту.
Такого нет и не будет.
Я: А отношения между людьми какие там были?
Дядя Коля: А какие – я говорю: такого не видел никогда. Сейчас такого нету – и не будет. У меня кум, работали вместе, вот он в Калмыкии сейчас, показать бы тебе, да фотографии-то в городе все.
Отправили мы его в Новосибирск, а жена его, Любка, в роддоме была, меня отправили работать, так Таня пошла, тестя взяла забирать ребёнка с роддома. Через тридцать с лишним лет, почти сорок лет, кум мой приехал ко мне. Они обсчитались вахтами, меня перекинули. Ну созванивались мы, он приехал – а я уехал как раз. Он знаешь какой расстроенный был?
И Костю-то назвали в честь его Кости, сына, калмыка. Они калмыки по национальности. Поля ходила к ней, нянькой, у неё Костя уже ползал. Потом Костя родился у нас, и они в восемьдесят четвёртом году поехали в Германию по путёвке, эти вот калмыки, они приехали к нам сюда с детьми, детей оставили у нас, уехали в Германию. Там погостили – и сразу в Калмыкию назад. «Детей, — говорят, — потом отправите».
Я: Да вы что? Самих?
Дядя Коля: Да. Они приехали домой, позвонили, что приехали, мы детей на самолёт и отправили их. На всю жизнь дружба.
Костя женился, Даша замуж выходила, они нас на свадьбу приглашали. Переписываемся, все праздники, всё. Это на всю жизнь.
У меня в Красноярске друг вон Степан, да по всей России – где только нету! Я сейчас, как какой-нибудь праздник – телефон беру, и мы целый день созваниваемся, потому что это Севера, знаешь, дело не шутейное. Если ты в Сибири, на Севере, прижился, ты не потеряешься никогда и нигде. У тебя друзья будут.
Зона
Дядя Коля: Сколько у меня – сорок лет почти стажу, я ни одного дня не прогулял ни по каким причинам – ни по пьянке, ни по чему. Я всю жизнь работал. Чего заработал – хрен его знает! Мост строили – два километра, Ангара там широкая.
Я: А вот эту зону построили там – как поменялась после этого жизнь?
Дядя Коля: Поменялась – сначала съели всех собак, там собак было море, такие кобели! Стаи на мусорке были зимой, штук по пятнадцать – двадцать. Упал – тебя сожрут, отбиваешься. Они всех собак сразу съели.
Алексей: Они расконвоированные, «химики»?
Дядя Коля: Почему? Зона. Ну они какие – такие, они же работают, ездят везде, господи! Вот такая бутылка ноль-пятка была собачьего нутряного жиру, и добавил немножко мёда, и вот каждое утро – морозы же там, сорок и пятьдесят – это норма было, и вот утром встаёшь, ложечку… Чайную ложечку сразу, натощак, выпил этого собачьего жиру и пошёл, и тебе вот ничего не страшно – ни морозы, и не мёрзнешь, ничего, терпимо. Оно же всё это там оживает. И собака – она лечит радикулит… ой, не радикулит, а как он – туберкулёз. Собачьи эти пояса спину лечат, греют.
Ну а потом что-то через год убрали эту зону, разогнали её, потом снова сделали.
Там Новосёлово было, посёлок, семнадцать километров от нас. Там до нас, ещё до БАМа, в какие годы – хрен его знает, сроки-то, была тяжёлая зона, там «тяжеловесы» сидели. Мы к ним ездили как-то, дня два или три туда. Они с нами, как с детьми, ну мы были, чё там, по двадцать с небольшим, там такие старики сидят по двадцать лет, по пятнадцать, они с нами, как с детишками. И вот знаешь, вот смотришь на них – они боятся, может, что-то лишнего сказать или что-то сделать, потому что они уже там до того все протёртые. Что-то мы там у них получали…
Там в основном мошенники. Один у нас, цыган, работал в кузне неделю, по тем временам, он говорит, пятнадцать тысяч украл, захимичил, ну ему десять лет и вручили. Спрашиваем: «Чего деньги-то?» «А, – он говорит, – отдал». А зачем отдавать?
Ну что отдашь, что не отдашь – срок всё равно получишь. «Отсижу, – говорит, – не я, так табор поживёт». Ему-то так в зоне неплохо, его там кормят-поят.
Там страшные места! Мы вот сейчас ездили туда, в таёжку, там тоже одни зоны за Бирюсинском, за Новобирюсинским туда, в Красноярский край. Одни зоны идут. Там и так каждый день, как мы едем, этапы – овчарки, солдаты, вывозят, загоняют.
Никто тогда не боялся никого. Милиция работала, участковый был один. Ружьё вот было. Я отсюда ружьё привёз – тесть ходил, охотился, добывал соболей. Первый год тёще добыл, ну такие не очень красиватые, а второй год вот Белка подросла, собака, он взял её – двух седых соболей добыл. Это, говорит, вообще чудо, я такого не видал. Мне просто повезло. Чёрный соболь седой – это вообще!
Я: Редкость?
Дядя Коля: Ну. А он пошёл – два дня, и добыл двух соболей. Поле вот шапку сшили. Восемь лет она её носила.
2016
Часть 2. Фотографии
Через два года довелось мне еще раз говорить с дядей Колей – строителем БАМа. Дача была всё та же: аккуратная, миниатюрная, ухоженная, в цветах. Дядя Коля был по-прежнему полон сардонического юмора. Только в уголке у тафты появилась палка – дядя Коля стал прихрамывать.
С порога он озадачил меня вопросом о кухонном предмете.
Клюшка
Дядя Коля: Это как называется?
Я: Что именно, ваша клюшка?
Дядя Коля: Нет, вот этот инструмент.
Я: Какой инструмент?
Дядя Коля: Вот тот. Ну-ка скажи, как он называется? Во-от, не знаешь. А это толкушка, пюре делать.
Я: Толкушка? Хорошо!
Дядя Коля: Да.
БАМ
Я: Дядя Коля, когда вы приехали на БАМ, Катя только родилась?
Дядя Коля: Катя родилась ещё позже. Она там родилась. Она родилась в марте, первого марта, мы уже там жили, работали. Нам квартиру дали через год практически.
Я: Большую?
Дядя Коля: А там, видишь, это самое, как сказать тебе – большую? Комната 18 квадратов, коридор большой, веранда, кухня большая. Нам, вот мы жили вдвоём с Полей, да доча маленькая – нам вот так хватало за глаза. А нам зачем большие хоромы?
А потом тёща уехала, Серёга уехал, и мы перебрались к деду – там вообще огромные эти самые полдома. Там кухня одна вот такая была, три комнаты огромные. Нам и не надо было всё это. Нам давали два раза, я хоть мог получить квартиру свою там, два раза предлагали: в каменном доме и в деревянном – я не стал её получать, отказался, потому что мне не надо было, мы уезжать собирались. А так…
Я: Куда вы собирались уезжать?
Дядя Коля: Ну, оттуда, с БАМа-то, сюда. Зачем нам квартиру свою иметь, да чтоб через полгода уехать, бросить – мы и так там жили прекрасно. Дед на вахте всё время, приедет-уедет, его дома практически не бывало, а мы вдвоём, нам полдома здоровенных – куда нам, к чёртовой матери?
Я: Да. А это где, в каком месте это было?
Дядя Коля: Это в самом Улькане. ВКонтакте-то нету? Где-то, знаешь, всё куда-то подевалось, фотографии там всякие были, к чёртовой матери, много, но я не знаю, где, чо, всё.
Я: Ну, в квартире, наверное, нет? В городе.
Дядя Коля: Нет, здесь где-то было. Здесь было, а… Дёма всё выгребает, он начал ходить, везде лезет, всё выкидывает, и я даже не знаю теперь, это самое, сейчас моя придёт и скажет: «Где это всё? Где это всё?» Не знаю я, честно тебе сказать, девка, куда всё запихали, куда все заложили? Тьфу! Хрен его знает, не знаю.
Я: Ну а тяжело работать-то было там?
Дядя Коля: А как не тяжело? Конечно, тяжело! Работа тяжёлая, там же ведь никаких условий, всё в этом самом, так сказать… Деревни, кругом тайга. Какие могут быть условия? Конечно, тяжело. Да нету, куда они все, эти фотографии, подевались?
Мост
Я: Так вы, значит, строили мост.
Дядя Коля: Строили. В Богучанах. Да, вот он, мост. (Дядя Коля выудил из-под газет в тумбочке одну фотографию). Вот, два километра, будь любезна. Это у нас тут гараж. Снимал тут же. Строили, работали. Фотографий где-то много, я не знаю, может… И хрен его знает, где они все. Жизнь-то тяжёлая – конечно, тяжёлая! Вот приехали, это самое, на БАМе-то ладно ещё, там мы приехали на место, там сто тридцать вторая мехколонна, они же ведь участок взяли и перебазируются, они ушли на Печеру, а мы как раз приехали. Печера – там участок еще дальше.
А они нам оставили всё практически готовое – эту, инфраструктуру маленькую: общаги, три дома, там человек тридцать семей расселилось для начала. В потом всё заняли мы, котельную, гаражи – всё. Мы заехали – кузница там была, мы приехали на всё готовое. А им взамен… им же, чтоб там жить, надо было эти дома разобрать да перевезти. А им взамен просто новые шли, сразу на проход переадресовывали, и там они дома себе опять собирали. Все довольны – и мы довольны, и они довольны. Утром, доча маленькая была, в садик ходила, гараж рядом, я утром встаю, сразу позавтракал и в гараж, завожу машину, всё, получил путёвку, поехал. Пока хожу, моя доча соберётся. И там мужики, ну молодые всё парни тоже, с кем работал, придут. У меня машина – МАЗ большой, кабина, соберутся, Вова Кунгурцев тоже свою девчушку подхватит – поехали, в садик сдали детей и на станцию, там вагоны или что, целый день. На кране никогда не посидишь, всё время в работе.
Вечером приезжаешь, забираешь дочку – и домой. А зимой же рано темнает, там чего: в девять утра темно ещё, в четыре часа уже опять темно, самый зимний период. Летом, правда, там уже от светла до темна работаешь.
Интересно
Дядя Коля: Интересно было просто, понимаешь, нет? Молодые были, что-то… жизнь казалась чем-то необъятным, всё впереди, никаких проблем – работай, живи, всё у тебя есть. На машину мы стояли как раз, мы уже с получки деньги вычисляли на целевой. Через три года мы купили новую машину. Нам было по двадцать четыре года – мы уже купили, вот здесь пошли, взяли… не купили, а просто чек отдали, нам машину – иди выбирай. В 1981-м году мы получили уже машину.
Я: И многие так молодые рабочие, специалисты?
Дядя Коля: Много, там много. Там одна молодёжь, там стариков-то немного было. Одна молодёжь работала. Старики-то потом уже приехали, попозжее. А всё, чего, одна молодёжь. Три-четыре года поработал, денег заработал, машину заработал и поехал. Ну, многие остались, там же такие посёлки огромные сейчас стоят, полные людей, там по десять, по пятнадцать тысяч эти станции, народу живёт. На БАМе.
Живут, а куда им деваться? Приросли, нигде ничего нет. А куда им ехать? Там надбавки, коэффициенты большие, получки – и живут. А мы чего здесь? Вот ещё мне нравилась последняя эта вахта, работали четыре года почти, в Богучаны ездили на вахту, месяц на месяц. Вот тоже молодость… как в молодости: приезжаешь в вахтовый городок, сутки едем, там нас потом вахтовка встречает, семьдесят километров увозит туда, в тайгу, на место, и месяц… Ну там кто, люди свои, там много у нас, летом вот двести пятьдесят человек на вахте бывало, мост этот, кто собирает, кто чего… А у нас кранов мало, нас на разрыв с утра до вечера вот – ни покурить, ни отдохнуть, чёрт, только успевай.
Ну. Интересно. Знаешь, когда работаешь, время махом летит, не замечаешь его. Это когда сидишь вот, ждёшь, туда-сюда… А тут день пролетит, как один миг! Туда-сюда – раз, уже обед. Пообедал, на обед приедем, пообедаем, минут двадцать-тридцать полежишь, покемаришь на кровати – и снова в бой до вечера. Пришёл домой в восемь часов, поел, помылся – баня рядом, переоделся, то да сё, и опять спать, и опять… Месяц – жжж, моментально пролетает.
Вахтовые городки
Я: Ну а вахтовые городки – это что такое вообще? Как выглядели?
Дядя Коля: Ну как городские… вагончики. Вот нет, фотографии-то куда подевались все, я не знаю. Где-то ж были вроде, куда они их запихали все? У нас такие вагончики делали, на восемь человек вагончик тёплый. Вот так вот два вагончика рядом на землю выставляем, между ними метра четыре остаётся. Приходят плотники, занимаются – крышу стелют, всё зашивают, одна крыша на два дома, и получается: вот здесь приходим, раздеваемся, рабочую робу вешаем, сушилки стоят. Разделся, заходишь в спальное-то помещение уже чистый, без грязи.
Hочевать. Вроде они тоненькие, конвекторы стоят, как батареи, один на половину – жара! На улице пятьдесят градусов, а спишь раздетый, в трусах в одних, тепло. Утром встал и на улицу снова. И день, и ночь, любая непогода – никто там ничего не спрашивает: вперёд и в бой!
Я: А если заболел?
Дядя Коля: Ну заболел – заболел, чего теперь делать-то? Лежи, лечись – чего теперь? Лёшка вот – пришёл он в баню мыться и там упал, кипяток, ему ноги сварило, и он месяц был на больничном. Кто простывал, народ же всякий, ой: то чудит, то туфтит, кто это самое… лишь бы вот не работать. Видно всех, видно как на ладони, вот чего ты стоишь – тебя сразу видать. Неделю пожил – всё, как облупленного тебя все знают.
Я: Да?
Дядя Коля: Да-да-да. Ой! Ещё садимся в поезд, у нас же вот здесь три вагона прицепных цепляли к 69-му поезду там, или 11-й, ну какой подходит, и до Иланской. Иланская станция, там, за Тайшетом. Там отцепляют, потом идёт этот поезд местный, красноярский, обратно, в сторону, подцепляет и через Решёты и на север туда. Здесь только сели, и всё, до Ангарска доехали – уже все на ролях. Сразу видно: кто и что ты. Я работал, там же топливо, у нас всё время барма, деньги левые, они все нам завидуют, твою мать: «Ты чего не пьёшь?» Я говорю: «Я, во-первых, не пью, у меня нет нужды напиваться, — я говорю. – Вы, как скоты: копейка появилась – скорее её пропить! Я не вижу в этом необходимости. Когда надо будет мне бутылку, я вот сколько раз…»
В комнату входит жена дяди Коли Полина.
Дядя Коля: Скажи, где у нас фотографии были все вот чёрно-белые, где пакет?
Полина отмахивается. Видимо, не найти уж тех фотографий – во всяком случае, не сейчас.
Баламуты-трепачи
Я: И чего – они возражали, что вы не пьёте?
Дядя Коля: Да что ты! Там такого наслушаешься! Я говорю: «Слушай, я деньги лучше выброшу, чем тебе отдам. Тебе ведь сколько ни дай, ты всё равно всё пропьёшь – ну для чего? Для чего? Кого удивляет-то?» Я говорю: «Я насмотрелся на вас, вот вы где мне все. Какой смысл мне пить, бухать, всё прочее?» Я не хочу, я просто физически не хочу. Бывает, когда вот с мороза придёшь, Валька, друг у меня с Красноярска… Сколько мы уже не работаем – вот шесть лет почти. Мы перезваниваемся. Такой мужик вот, настоящий мужик! Я говорю: с таким в разведку не надо идти, с ним сразу же в бой – он тебя закроет. Вот такие люди, ну, их единицы, с кем ты сошёлся по-нормальному, кто чего стоит. А эту рвань, которая за стакан рюмки тебя продаст – так они, знаешь, это не люди, а так, баламуты, трепачи.
Я: И много таких было там, на БАМе?
Дядя Коля: Да везде их хватает, на всём белом свете. Ты чего думаешь – это БАМ что ли такой? Везде. На БАМе-то там быстро лечили. Вот здесь я работал в бригаде – на заводе шестнадцать лет же я отработал – y нас лечили сразу: чуть что-то, это самое, попёр против – лопатой по горбине… Что-то ещё – в рожу пятак, и пошёл. Быстро уму-разуму учат, иначе нельзя.
Я: И на БАМе тоже так же было?
Дядя Коля: Да всяко было. Я тебе ещё раз скажу – ну чего: поправил его за грудки, он же сразу чувствует, что ты не боишься его, вот и всё. А раз ты не боишься, значит, ты можешь ответ дать – он начинает бояться, потому что которые вот все эти прочие-прочие, они сами первые трусы. Смелых-то людей немного в жизни, все боятся, потому что раз попадёт, второй раз уже можешь не встать. Так что веди себя нормально, в первую очередь будь человеком, не скачи, не рисуйся, ну не лезь ты куда не надо, язык свой за зубами держи, не молоти. Будешь нормальным человеком – будут тебя все уважать. А как ты хочешь? Жизнь ведь – ой! Штука сложная.
Я: А в основном на БАМе люди, с которыми вы работали, вы говорите – они молодые были?
Дядя Коля: На все стройки, на все на новые начинания – тогда это было модно же – ехал самый отчаянный народ. Такие вот, которые тю-тю-тю – они потом потянулись, когда уже прослышали. А сразу-то народ отчаянный ехал, которые вот как казаки, не боялись ничего потерять. Мы ведь тоже поехали – чего нам терять? У нас ничего не было, ни у Поли, ни у меня, что на нас, то и есть. Чего мы теряем? Поехали? Поехали! Интересно, что там будет. Руки-ноги целые, здоровые – не пропадём. Устроились на работу, работали. И всё, что есть вокруг нас в этой жизни, это всё заработано нашими руками, без всяких этих, мы же не начальники, никто – просто работяги. Все тихонько, потихоньку, всё своим трудом, горбом. Как ни есть тяжело, трудно. Вот эту дачу мы когда купили, тут же ни хрена не было почти, лето было. Ни тут, ни теплиц, ни бани, ничего же этого не было, ни забора – всё тут было такое.
Тут лестница стояла… Мы купили её за сорок, я четыреста вложил в неё ещё сверх того, чтобы всё это облагородить. Столбы, заборы ставили, соседка орала, когда покупали, я говорю: «Ты чего? Мы ещё ни дня тут не были, ты уже на нас такого наворотила!» Я говорю: «Пошли, показывай, где межа, я забор тут поставлю». «Вот здесь». Я говорю: «Вот ставлю палку – я здесь ставлю забор, чтобы без обид было. Согласна?» «Согласна». Сын маленький был, Поля на работе, я на вышке работал, вот съезжу, брёвен куплю на пилораме в Лесном, привезу, брошу за забором. Вечером прихожу – давай с сыном вдвоём тихонько их перетащим сюда. Всё один, всё один руками, твою мать, с утра до вечера. Утром опять на работу, отработаешь, то да сё – давай эту веранду строить, дом утеплять, всё уделывать. А они когда дом построили, тут же обили ДВП, и дом сел, и вот стены-то все буграми пошли. Я всё это отрывал, минваты навозил, весь дом с улицы обил минватой, изнутри всё оторвал, тоже минватой уложил, выровнял маленько, всё заклеили. А всё вот один, всё бегом: на работу надо, туда надо. Это, знаешь, нервотрёпка да бегом, скорее, как бы как. Ну, уделали, утеплили, вот вставили окна, сейчас живём и сколько лет здесь живём. Вот…
Зима
Дядя Коля: Зима была холодная здесь, где-то за сорок, за тридцать стояло всю зиму, мы со своей (т.е. с женой – В.О.) всю зиму прожили здесь. Вот у нас два обогревателя, не включали на полную даже ни разу, ну 22-23 градуса, мы больше не поднимаем температуру, нам не надо, потому что жарко. Сын, приедут когда: ой, сразу же холодно, включат на полную – градусов 26 нагреют. Нам жарко просто, мы не можем, они уйдут – мы скорее выключаем, потому что жарко. Спится хорошо, уютно всё, вот живём вдвоём…
Вот сидим же вот, лежать не можем, понимаешь, нет? Всё обуючиваем. В зиму, в морозы, сын говорит: не топите баню, поехали домой съездим, там дома в ванной помоемся. Вроде с ночёвкой приедем. Походим-походим, час-два помнёмся, я говорю: «Старух, айда, собирайся, поехали домой». Невмоготу в квартире жить. Всё, вон комната у нас, спальня – нет, поехали сюда. А сюда приехали – ой, как хорошо здесь, дома, тишина и покой. Вот и живём. Я-то их уговаривал вообще в деревню – не знаю, никто меня не слушает.
Я: В какую деревню?
Дядя Коля: Да в любую, я говорю: вот ткни пальцем на карте, где тебе понравится, туда давай. Ну в деревне жить – ну природа чтобы была, выйти на улицу. Здесь – ну что, участочек – а так вот чтоб вышел босиком на улицу, походил, такого нету.
Происхождение
Я: А вы сами-то родились в городе или в деревне?
Дядя Коля: В деревне Васютины, я там, знаешь, никогда и не был. Вот родился, меня увезли маленьким, и всё, я там не бывал. Где-то в Кировской области… Отец рассказывал – дед мой Григорий Филиппович, они жили… Как его там, убили-то которого, министр-то, при царе в 1910 году, когда давали землю-то всем? Ой, забыл уж сам.
Земля была у них, они на хуторе жили, своим хозяйством. Отец там родился, на хуторе, у них было, говорит, всё своё: скот свой, земля – всего было немерено, и всё своё. А потом, говорит, когда большевики-то пришли, и один-то деду пистолет, говорит, в глотку: или скот сдавай приезжай, или сейчас пулю в лоб тебе. Дед говорит: ну чего мне делать-то? Жить-то надо, детей много – давайте, поехали. Вот так вот.
Я: То есть раскулачили что ли они его?
Дядя Коля: Ну вот он не попал под раскулачивание-то, вовремя успел, сдал всё своё. А так бы тоже сюда под конвоем или застрелили, да и всё. Но потом он воевал, война началась, он в 1952-м или 1953-м году умер, ему осколком глаз, висок вынесло, он умер после… Это фотографии же были, были они у меня все эти, куда всё делось – хрен его знает. Полина! Где фотографии-то, я говорю?
Отца вот моего тоже – привезли в 1942-м году или в 1943-м, комиссовали. Сестра его, тётка Аграфена – я с ней разговаривал сидел, ездил – она говорит: вот пришла телеграмма-то: «Встречайте, эшелон раненых приходит». Говорит, привезли, а сколько от него привезли – чёрт его знает, сказано: встречайте, да и всё.
Ну чего, лошадь запрягли да поехали. Ну, выносят на носилках – ой, господи, говорит, подменили вроде! Руки обе, ноги обе, целый весь – оживёт. Оклемался, чего, молодой – девятнадцать лет… Начали, говорит, жаловаться соседи, вызывали его в военкомат, на комиссию сколько таскали – как он, молодой, а не воюет. Народ-то сволочной, ой, народ сволочной – никому нельзя верить! Ни на грамм, ни одному человеку – продадут, сдадут за просто так. Вроде всё хорошо, дружно, мирно живёшь, а чего случись – сразу сдадут. Так что не знаешь даже с кем, боишься разговаривать-то иной раз… Нехорошие, люди вообще оскотинились в последнее время.
Обленились, никто работать уже не хочет, всем всё дай, молодёжь – всем всё дай, все хотят красиво жить, денег надо много, всё вот такие все, а делать никто ничего не хочет и не может – ни учиться, ни трудиться. Вон приехали, молодёжь-то: ой-ой, как у вас хорошо, у вас всё есть, а у нас ничего нету. Я говорю: так слушай, милый мой, я всю жизнь горбатился, чтобы что-то было, а ты ещё не успел народиться, уже всё хочешь сразу. Потрудись, поживи годков десять-пятнадцать, говорю, к моим годам у тебя всё будет. А ты чего хотел – чтобы сразу кто-то тебе скинул сверху: на, лежи, балдей. Так не бывает, надо трудиться. А то вот труд-то, он, понимаешь, как у муравья инстинкт – вот не хочешь, лежишь-лежишь, до того надоест – пойдёшь сам делать работу.
А выйдешь – ну чего делать? Делать-то вроде нечего. Вот походишь-походишь, тут, там что-то почерпал, вышли со старухой, что-то поработали, пришли – ой, что-то поделали, слава Богу. А лежать – это с ума сойдёшь.
Будь человеком
Я: Вы рассказывали, что поддерживаете отношения с людьми, с которыми вы работали на БАМе?
Дядя Коля: Конечно, день рожденья же у меня тут был недавно, звонила эта калмычка Люба. Они же у нас кумовья, калмыки.
Калмыки с Элисты, Серёжа с Любой, там семья прекрасная. Они там жили, дочь воспитывали. Костю-то дочь назвала из-за того, что у них Костя тоже, они постарше маленько наших-то, наверное, года на два. Приезжал же он ко мне, я, правда, на вахту уехал – он в это время и приехал. Вот она звонила, говорит: на следующий год, может, опять приедем к вам. Да ради Бога!
Видишь, если ты человек, так ты всё время будешь человеком. Ты не будь скотиной, ты что-то делай нормальное. Может, у человека в душе где-то что-то и болит, а не создавай видимых проблем-то человеку. Это же ведь совсем непросто, оказывается – быть человеком-то.
Я: А вот отчаянные люди, вы сказали, ехали сначала на БАМ – это в каком смысле отчаянные?
Дядя Коля: Смелые, рискованные, не то что бандиты, а просто вот такой человек, он экстремал, можно сказать по-теперешнему. У них на душе ничего нет, ничего не держит. Они же все приехали с Европы практически, там народу переизбыток, а здесь никого нету.
Я: Из европейской части России?
Дядя Коля: Конечно, хохлов много было, очень много хохлов. Ну так со всех областей, со всего Союза, кого только не было – со всего Советского Союза был народ.
Я: А что прельщало, что людей манило?
Дядя Коля: Ну как – манило? Хрен его знает, что манило, просто новизна, смена события, это же вот как всё объяснить?
Просто поехать на новое место, что-то посмотреть, людей посмотреть, себя показать. Это же всё одним словом не выскажешь. Приехали и приехали, многие уезжали, кому не понравилось.
Пожил – трудно, не для меня. Ну и хрен с тобой, без тебя тут хватит народу. Кто остался – те остались, сегодня вот сибиряки стали, ёпта.
Кто тут прижился, тот сибиряк. Не каждый сибиряк, кто тут родился, а тот, кто что-то делает, живёт, работает.
Я: Сибиряк – это набор качеств, в принципе, получается?
Дядя Коля: Конечно, качеств. Если ты нормальный человек, трудности пережил, переборол, со всем справился, теперь живёшь, трудно, но ты живёшь, терпишь. Одно перетерпел, второе – ты на многие вещи уже смотришь по-другому. На быт какой-то, что там такое – это, знаешь, всё остаётся где-то там, в другой жизни. Тут просто у тебя: вот она, реальность, в которой надо жить. Интересно просто. Я сюда приехал, я же тоже не сибиряк родом-то. Я приехал, для меня это было всё новое, я понятия не имел, что такое Сибирь. Вот когда начал ездить, работать, открываешь – да господи, ты себя чувствуешь таким… вот мелкой песчинкой в этом огромном пространстве, когда видишь эти все масштабы озёр, рек, вот в тайге ты едешь-едешь, сутками едешь – одна дорога, ничего нету. Вот тут думаешь: господи, кто ты… Ну замёрзну, помру я здесь – и кто чего? Да ничего даже, ни на миг, ни на секунду ничего не изменится, как шла жизнь, так она и пойдёт, господи. А ты-то себя мнишь – вроде я такой, я сякой, сейчас что-то буду делать. А на самом деле ты ничто и никто. И один ты ничего не сделаешь. Даже любую работу, даже тепло в тайге, останься один – тебя сожрут или волки, или медведи.
Входит жена дяди Колиного сына Ксения.
Дядя Коля: Ксюшка, ты не помнишь – фотографии здесь в пакетах были, куда их дели?
Ксения: Полина Сергеевна куда-то убирала.
Дядя Коля: Хотел показать… Тогда много в прессе было, БАМ – гигантское событие, писали… Работали, и всё, господи. Теперь никто этим не занимается, никто на такие стройки не поедет, всем надо создать условия. А раньше же, говорю, просто жили – вагончики такие, господи, лишь бы крыша, не замёрзнуть.
Веточка
Дядя Коля похваляется внуком.
Дядя Коля: Вот у нас веточка от нашего дерева тянется и тянется. Маленькая, тоненькая, а крепенькая. Такой боец, у пацана силища какая! Мою палку – на всякий случай я костыли держу, ноги-то… она же тяжёлая – он одной рукой вот так вот крутит вовсю. Ну вообще силы немереной.
Тогда пирог купили, я говорю: просто на две части раз – взял и пополам и порвал. Я кусаю, а он взял в один момент и оторвал.
Растёт наследник. У нас в семье-то, у нас у отца было шесть детей, а внук всего один. Из шести один внук и один вот. Из всей семьи большой один всего Бобров родился. Дерево было большое, а одна веточка не погибла, тянется. Так вот и живём. Лежишь иной раз, ляжешь, делать-то зимой нечего, да и сейчас устаётся к вечеру уже, ляжешь – мы рано ложимся спать. В девять часов всё, мы уже на боковую…
Я: А что, разве в девять уже темно?
Дядя Коля: Да нет ещё, ну просто делать нечего уже. За день что-то находишься, и давай спать. Пошли? Пошли. И вот лежишь, думаешь, вот как жизнь прожил, вот как то да сё – ты знаешь, и не самую мы, оказывается, паршивую жизнь прожили.
Есть что вспомнить.
Конечно, не герои никакие там, но просто жили и жили.
БАМ строить, мосты сооружать – не знаю как, но для меня это никакой не героизм, это просто жизнь.
Живём и живём, господи.
Работаем и живём.
Вахта
Дядя Коля: Вот насчёт выпивки разговор-то был – я говорю: едут, нажрутся, как скоты, а вагоны прицепные, вот как зашли там на станции, и там до Иркутска на свои места, вот три года мы ездили – как зашли в первый раз в вагон, заняли свои места, вот на этих местах я три года и ездил, на своём месте, у меня было седьмое место, второе купе. Эти все менялись, а я на своём три года отъездил.
Вахтовый труд. Потом вахта приезжает, мы уезжаем. Мы с Сёмой жили, я его, это самое, устроил там, в одном вагончике жили, в разные вахты только, меняли друг друга, потому что мать одну оставлять нельзя. Вот мы и жили, работали так.
Интересно, куда же всё-таки фотографии… Там много фотографий, я ещё привёз, мне тетка Аграфена отдала нынче фотографии – где во втором классе я сижу, у нас начальная школа, 1963-й или 1964-й год, всё там где-то. Вот куда они все… Где-то они должны быть здесь, я не знаю. Нету здесь. Были же, в пакетах целлофановых.
А, блин!
О, нашёл!
Нашёл-нашёл, да-да.
2018
Список литературы, упомянутой в предисловии
Гирц, Клиффорд. Работы и истории жизни: Антрополог как автор. Издательство Стэнфордского университета / Geertz, Clifford. Works and lives: The anthropologist as author. Stanford University Press, 1988.
Гирц, Клиффорд. “Глубокая игра: Заметки о петушиных боях у балийцев” / Geertz, Clifford. «Deep play: Notes on the Balinese cockfight.» Daedalus 134.4: 56-86. 2005.
Гирц, Клиффорд. “Плотное описание: К интерпретативной теории культуры” / Geertz, Clifford. “Thick description: Toward an interpretive theory of culture.” The cultural geography reader. Routledge, 41-51, 2008.
Орлова, Василина. Антропология повседневности, Москва, Ноократия, 2018.
Орлова, Василина. “Прямая речь”, Новый мир, №5, №9, 2016.
Орлова, Василина. “Мои суверенитеты”, Новый мир, №4, 2019.
Распутин, Валентин. Прощание с Матёрой, Москва, Молодая гвардия, 1980.
Ушакин, Сергей. “Не взлетевшие самолеты мечты”: о поколении формального метода”, Формальный метод: Антология русского модернизма, том 1, Москва-Екатеринбург, Кабинетный ученый, 2016.
Шарафутдинова, Гульназ. “А был ли он, «простой советский человек»? К политике и социологии «хомо советикуса»” / Sharafutdinova, Gulnaz. “Was There a “Simple Soviet” Person? Debating the Politics and Sociology of “Homo Sovieticus”” Slavic Review, 78, 1, 2019.
“Шелехов”, https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D1%85%D0%BE%D0%B2_(%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4) Википедия, 21 июня, 2019.
Об авторе
Василина Орлова родилась в поселке Дунай Приморского края в 1979 году. Публиковалась в ряде литературных журналов – «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь» и других. Окончила философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова (2003), кандидат философских наук (МГУ, 2013). Работала как журналист, вела отдел религиоведения в газете «Московские новости». Выступала в качестве литературного эксперта крупнейших российских литературных премий – «Большая книга», «Национальный бестселлер», «Дебют».
Автор ряда книг стихов и прозы на русском языке, в том числе «Однова живем», «Вчера», «Пустыня», «Квартет», «Мифическая география», и двух книг стихов на английском – «Contemporary Bestiary» и «Holy Robots».
Книга «Вчера» удостоена диплома премии Виктора Розова «Хрустальная роза» (2004). Василина Орлова — лауреат премии Антона Дельвига за книгу стихов «Босиком» (2009).
В настоящее время преподает антропологию и пишет докторскую диссертацию по социо-культурной антропологии в Техасском университете в Остине, которая посвящена повседневности, мобильности, инфраструктуре и аффекту в Сибири после строительства Братской ГЭС. Научные интересы: гендер и сексуальность, насилие, суверенитет.