Сэлфи

Андрей Бычков | Проза

Рассказ

1

Ты не знаешь, как тебе определиться и что тебе определять.
Ты пребываешь в смятении.
И воронка затягивает тебя все глубже и глубже.
Ты думаешь, как хорошо выехать рано утром на чистый солнечный снег, на чистую дорогу. Слепит глаза. Наверное, это может спасти. Такое, простое, сахарное присутствие в морозном воздухе.
Ты представляешь под собой большое горячее животное.
Оно играет мускулами спины. Длинными, стягивающими и распускающими движениями шага, раздвинутого в пространстве.
Но ведь это – лишь вымысел бескрайней пустыни.
Ты никуда не движется.
Ты просто не хочешь открывать глаза.
Любая конкретность, любая определенность может ранить тебя безвозвратно.
Ведь достаточно спросить человека: в чем твоя забота? – чтобы человек, его отражение на сетчатке, стал, как предмет.
Пойманный же в сачок своей судьбы, ограниченный датами рождения и смерти, сын своей матери и отца, гражданин города и отечества не знает о бесконечности.

2

— Тебе совершенно неинтересна реальность? – спросила женщина.
Они лежали в его номере. Дверь балкона была открыта, и горы стояли совсем близко. Снизу доносились дружные скандирующие крики.
— Я не знаю, — сказал он.
— Тебе неинтересны другие люди.
— Не то, чтобы.
— Ты c кем-то расстался?
Он посмотрел на потолок. Две розетки, пожарных, от задымления, с красными мигающими огоньками, расположенные симметрично относительно фонаря.
Почему реальность, в отсутствии которой она его упрекает, должна всегда состоять из подробностей?
И правда ли, что всегда нужна какая-то история, чтобы о чем-то рассказать?
— Ты так всегда молчишь? – спросила она.
Он попытался улыбнуться и даже попытался ее поцеловать, но она отодвинулась, упираясь в него обеими руками, в грудь и в живот.
— О чем ты все время думаешь?
— Когда? – не понял он.
— Па-здрав-ля-им! – снова закричали снизу за окном.
И он вспомнил контур лежащей на пляже девочки – этот разрез на ягодицах.
— Твари, — сказала женщина.
Вся голая, она поднялась и закрыла балконную дверь.
— Сегодня день рождения директора, — сказал он.
И посмотрел на фотоколлаж, где горнолыжник в красивом красном костюме прыгал на фоне гор.
— Я уже нашла их танцевальную школу в фейсбуке и написала им, что это не пионерлагерь. И ты знаешь, что они мне ответили?
— Что?
— Что это не они, что это шумят другие дети из другой танцевальной школы.
— И как она называется?
— Я не знаю. Но это точно не «Тодес».
— Вот видишь, — сказал он.
Женщина вернулась на кровать, но теперь испытующе молчала. Очевидно, она вспомнила о том, о чем вспоминала и раньше, перед тем, как встать с кровати и закрыть балконную дверь.
— Мы знакомы всего второй день, — сказал тогда он. – И я еще никак не могу к тебе привыкнуть.
— Но мне с тобой очень понравилось, — сказала она.
И по ее лицу он догадался, что она лжет.
Когда она ушла, оправляя на себе свое скользкое платье, он подумал обо всех случайностях, из которых состояла его жизнь, из которых она складывалась, и еще о том, что он так и не сказал этой женщине, с которой у него было не совсем хорошо, что завтра он уезжает.

Жизнь состояла из множества мгновений, наверное, каждое из которых хотелось бы запомнить и сохранить, но все они почему-то пропадали, проваливались в какую-то бездну, что часто ему казалось, что он и не жил.
Но что значит жить?
По странной траектории двигаться вниз.
Как же рассказать об этом скольжении?
О том, что и сам не знаешь, как назвать?
Дело не в прошлом.
И не в том, как от него избавиться.
Можно замереть в пространстве.
Двигаться из одной точки в другую.
Но во времени?
Что же это за странное чувство, как будто летишь, не в силах остановиться?
Что под тобой ничего нет.
И за тобой ничего нет.
И нет впереди.
Что даже и эта женщина, да и та девочка с разрезом купальника – такая же иллюзия.
Как и конь, как и морозный снег.

3

— Ты же собирался уезжать?
Балкон был закрыт. Сквозь стекло был виден корпус соседнего отеля с бассейном, а за ним станция канатной дороги с разворачивающимися кабинками.
Они лежали в ее номере.
— Элегантный мотор, — сказал он, глядя, как кабинки притормаживают, тормозят, и в них впрыгивают маленькие фигурки называющихся туристами.
— Ты не уехал из-за меня?
Он перевел взгляд.
— Не то, чтобы.
Она чмокнула его большими влажными губами доброго ласкового животного.
— Давай завтра на рафтинг?
— Рафтинг?
Это странное слово уже переворачивалось, как геометрическая фигура в видеоклипе, и исчезало неузнанным.
— Старт напротив автобусов. Там еще пролетают, помнишь, на поясах, с «Полета орла». А мы пойдем на трех катамаранах через город. И, говорят, что еще вниз после, километров шесть. Я никогда не пробовала. Давай?
Она засмеялась. Уперлась руками в его плечи и раздвинула колени над его бедрами.
— Скажи, что ты не уехал из-за меня?
И укусила его в шею.
— Ты что?! – вскрикнул он.
— Не отводи глаза.

Свобода не имеет имени и не знает предначертаний. Ты не сказал ей, что и во второй раз встретил ее случайно.
Утром ты сел на автобус и поехал к морю, и там долго лежал, глядя, как другие заходят в море по острым камням. До рейса оставалось полтора часа. А аэропорт был совсем рядом.
Два подростка в одинаково длинных шортах прыгали через голову с огромного надувного плота. И тебе почему-то захотелось назвать их братьями. Они прыгали одинаково, и были одного роста. Широкий надувной плот переваливался по волнам, и удержаться на нем было трудно. Дождавшись неподвижности, как на качелях, надо было успеть прыгнуть в верхней точке, используя как бы и намерение себя, и инерцию замирающего на мгновение под тобой чего-то другого.
Чего-то другого, подумал ты, пока «братья» снова карабкались на плот и выползали, хохоча, блестящими и хищными телами, сильными, как у акул, у которых от смеха и от желания как будто вдруг вырастали руки и ноги.
И ты завидовал им.
Неужели и все это должно было куда-то исчезнуть, словно бы ничего и не было?
Ни блеска волн.
Ни радостных детских вскриков.
Ни губастого подшлепывания прибоя…
В отель ты вернулся на такси. Ты просто отказался от билета. Ты совсем не хотел повторений. Однако женщина уже сама шла тебе навстречу. Она широко улыбалась. И ты откровенно рассмеялся (скорее, над самим собой, чем перед ней).
Как будто ты и в самом деле удивлялся этому невыдуманному закону.
Согласно которому все в мире повторяется.
Но в глубине своего смеха ты знал,
Что ей, этой женщине, суждено все равно потеряться.
Потому что есть и другой закон.
И ты принял ее предложение о мороженом.
О красных и белых пломбирных шариках в плоских металлических чашечках, на веранде, на фоне гор.
А потом от вина и от солнца вы просто спустились в ее номер.
Может быть, это было не так уж и плохо?

4

Они поднимались слегка нестройными шеренгами, в коротких одинаковых черно-желтых юбочках, в одинаковых гетрах с черно-желтыми ободками и в желтых с черным блузах. Они громко пели, поднимаясь по пологому склону.
— Дряни, — повторила женщина, глядя в окно.
— Почему ты их так ненавидишь?
— Орут, как оглашенные.
— На верхний стадион, наверное, — сказал он.
— Просто дряни.
— Я схожу за вином.
Он быстро оделся и вышел. И уже знал, что не вернется обратно.

Девчонки на канатной станции уже рассаживались по кабинкам. Раскачивались и вскрикивали от восторга.
— Не раскачиваться! – кричал директор.
— На тренировку? – спросил ты доброжелательно, ступая в одну из кабинок.
— Сколько раз тебе повторять, не смей краситься! – заорала костлявая учительница.
И под визг и гам ты прыгнул в отплывающую кабинку.
Поначалу они рассматривали тебя исподтишка.
Особенно та, с ярко накрашенными губами.
Ты же избегал, боялся смотреть, чтобы себя не выдать.
Всего их было четыре, и через пару минут они уже откровенно разглядывали тебя, прыская от смеха в нелепо, по-детски, поставленные ладошки.
— А как вас зовут? – спросила вдруг та, накрашенная.
И уже все они вчетвером дружно посыпались в вырывающийся из-под ладошек истерический хохот.
Кабинка подпрыгнула.
— Мамочки! – вскрикнул кто-то.
Как все нелепо, подумал ты.
Как будто пошел за вином.
А сам…
Просто агония какая-то.
И сейчас даже не ответил,
Не назвал своего имени.
И теперь воцаряется молчание.

5

На смотровой площадке они побежали фотографироваться с гигантским Кинг-Конгом.
А ты подошел к перилам и долго смотрел вниз.
Через решетку.
И думал:
«Как бы я не дергался, а завтра все равно уже буду в Москве».
Солнце садилось в сторону моря.
Вокруг откровенно делали сэлфи.
Собственно, это было единственным, что оставалось.
Сделать сэлфи.
Выложить, например, в фейсбук.
И не беда, что солнце уже село.
Лица еще хорошо видны.
Даже не сказал своего имени.
Жалко, что решетка.
Да все равно бы не прыгнул.

Лошадь стояла метрах в двадцати. Это была старая, усталая кляча. А вокруг был серый, грязный, подтаявший за день снег. За животным, вверх простиралась серая, натоптанная на снегу, дорога, уже постепенно темнеющая. Отсутствие солнца как-то странно освещало теперь и табличку на столбе. Там было написано про экскурсию на лошадях к вершине, которая чернела вдалеке.
— Там, на Чертовом Пальце, сэлфи лучше всего, — сказали рядом.

 

Об авторе:

Андрей Бычков родился в 1954 году в Москве. Окончил физический факультет МГУ и Высшие курсы сценаристов и режиссёров. Кандидат физико-математических наук. Учился на гештальт-терапевта в Московском Гештальт Институте. Практикующий психотерапевт.
Автор нескольких книг прозы, в том числе «Вниз-Верх», «Тапирчик», «Дипендра», «Нано и порно», «Вот мы и встретились». Сценарий Бычкова «Нанкинский пейзаж» получил «Приз Эйзенштейна» немецкой кинокомпании «Гемини-фильм» и гильдии сценаристов России, специальный приз Международного Ялтинского кинорынка. Лауреат премии «Золотой Витязь — 2012» (Серебряный диплом) за сценарий «Великий князь Александр Невский».
Лауреат нескольких литературных премий, в том числе «Нонконформизм 2014» (за роман «Олимп иллюзий») Финалист премий «Антибукер-2000». Пьеса «Репертуар» участник Международного фестиваля IWP (USA), поставлена на Бродвее («NYTW», 2001). Живет в Москве.

 

Рассказать о прочитанном в социальных сетях: