45-я параллель

Полина Жеребцова | Проза


45-я параллель

Документальный роман,
основанный на личных дневниках автора 2005-2006 годов
Окончание. Начало в №№ 1 — 4

Часть пятая
Глубокий юг

Местные жители прозвали село Бутылино, хотя на самом деле у него другое название. Бутылино вытянулось вдоль трассы, по которой ежедневно проезжали автоцистерны с маслами и нефтью, распространяя специфический запах. В селе было три улицы, и оно действительно походило на стеклянную тару для водки.
Ближе к холмам жили зажиточные селяне, их дома были украшены облицовочным кирпичом, во дворах стояли личные автомобили. На средней улице находились саманные хаты тех, кто выживал огородами и разведением домашнего скота, а внизу, у самого озера, ютились бедняки. Именно здесь были расположены двухэтажные сталинские бараки, перекошенные от времени.
На крошечной сельской площади стоял памятник Ленину. Вокруг каменного истукана чудом сохранился асфальт, а если свернуть немного в сторону – непролазная грязь.
В селе функционировали четыре продуктовых магазина и два пивных ларька. На здании администрации постоянно висел замок: администрация работала раз в неделю. Единственный автобус, на котором можно было добраться до Ставрополя, часто ломался. Местные старожилы хорошо помнили, как зимой шли пешком через лес, а за ними бежала стая волков.

По субботам в доме, где мы поселились, были драки.
– Папа таскал маму за волосы, а потом она улетела в шкаф, – сообщил мальчик Гриша из соседнего подъезда.
По воскресеньям их православная семья посещала церковь. Глава семьи шел впереди, слегка покачиваясь после тяжелого пьянства будней, за ним семенили детишки: старшая девочка и мальчик-дошкольник, замыкала шествие жена с перевязанной головой.
– Русскую женщину полеты в шкаф делают только сильней! – сказал батюшка, когда узнал о случившемся.

Мы с матерью оказались в этом удивительном месте весной 2006 года после долгих скитаний по Ставропольской земле. Переезжали от Виктора и Дианы, наняв машину с фургоном, куда поместились наши мешки, сумки, железные кровати, купленные в комиссионном магазине, новый холодильник и кошки.
Когда фургон был заполнен, начались проблемы.
– Рядом со мной может ехать только один человек, – заявил водитель.
Нас было четверо: я, мама и два грузчика.
– Договор был, что вы отвезете нас и грузчиков в село, – попытались мы урезонить водителя. Тот остался непреклонен.
Маму посадили на переднее сиденье. Больше мест не было. Меня и грузчиков закрыли в душном кузове. В полной темноте, задыхаясь от пыли и боясь, что на разбитой грунтовой дороге холодильник или кровать подпрыгнут и убьют нас, мы тронулись в путь.
Пока ехали по Ставрополю, было терпимо, но едва машина выехала за его пределы, стало по-настоящему жутко.
Когда ведешь беседу, умирать не так страшно.
– Полина, – представилась я.
– Глеб.
– Максим.
Машину неожиданно развернуло. Холодильник, сделав кувырок, полетел в нашу сторону. Глеб принял удар на себя. В меня въехала тумбочка, так что я завизжала, а на Максима со шкафа свалился пакет, в котором лежали кастрюльки.
Мы стучали в кабину водителя, но машина понеслась с еще большей скоростью. Нас закрутило, как в блендере. В кузове все ходило ходуном, и на какой-то особо коварной кочке грузовичок подскочил, отчего вывалилось несколько деревянных досок, служащих фургону полом. Как только это произошло, к нам снизу пробился свет. Мы старались изо всех сил не провалиться под колеса на полном ходу.
Дорога заняла час.
– Представляете! – возмущенно сообщил водитель, когда машина все-таки остановилась. – Какие гниды! Хотели остановить и получить мзду на пиво. Но хрен им, подлым ментам!
Я и грузчики вылезли из кузова, словно заново родившись.
– Полицаи прячутся в кустах и выискивают добычу. Они за нами погнались, и пришлось через кукурузное поле удирать, – подтвердила мама.
– Не догнали, олухи! – подытожил водитель. – Недаром я двадцать лет баранку кручу!
Близко подъехать к подъезду нашего барака не удалось: разлилась канализация из переполненных помойных ям. Машина встала за пятьдесят метров от дома. Оттуда мы начали перетаскивать мебель и посуду.
Солнце ушло за горизонт, а фонари в Бутылине не работали. Я пару раз грохнулась вместе с мешками, но, посчитав, что несколько дополнительных синяков и ссадин к уже имеющимся шестнадцати шрамам на ногах – сущая ерунда, старалась не обращать на боль внимания.
У подъезда мне встретился задумчивый человек лет сорока, весь в наколках. Он был похож на цыгана.
– Привет! Я бы вам помог, но чего-то сегодня устал, – произнес он, после чего исчез так же внезапно, как и появился.
Расплатившись с водителем, Глебом и Максимом, я покормила мать и отыскала тетрадку, чтобы запечатлеть день переезда.

Привет, Дневник!
Я взяла еще один кредит под тридцать шесть процентов в год и выкупила часть коммунальной квартиры. В квартире есть пожилая совладелица. У нее своя комнатка и своя кухонька. Большая прихожая объединяет нас.
Теперь, возможно, у матери появится пенсия, поскольку здесь можно прописаться. Двухэтажный дом, где живут многочисленные соседи, едва держится, но денег хватило только на эту покупку. Мне нужно срочно уехать и найти работу, чтобы не попасть в долговую тюрьму.
Захар и Николя ничего не знают. Я пропала из их жизни, чтобы не разрушать отношения.
Надеюсь, так будет лучше для всех.
П.

В комнатке рядом с нами проживала бабушка София. Заглянув к ней, я закашлялась: обволакивающая пространство паутина и копоть на стенах производили впечатление заброшенной пещеры.
София била костылем по своей кровати и постанывала. Она была частично парализована. Бабушка проделала дырочки в полу и выливала свои нечистоты в общий подвал. Ходить под кусты ей было не под силу. Смрад пропитал пол и потолок.
Мама, пожалев соседку по коммуналке, купила ей продукты, а затем мы написали заявление в администрацию, чтобы иногда приходил социальный работник и делал влажную уборку.
У палисадника ежедневно суетилась пожилая Алиса из квартиры напротив. Местная детвора ее недолюбливала. Мальчишки и девчонки звонкими голосами кричали:
– Бабка Алиса убивает котов и щенков!
На втором этаже в нашем подъезде проживал обаятельный мужчина, которого все называли Цыганом. У него было двое детей. Словоохотливая Алиса сообщила, что свою спутницу жизни он убил.
– Уголовник! Вор! – перечисляла она, подвязывая наклонившееся от ветра грушевое дерево. – Четыре ходки в тюрьму. Все его братья, дядьки и отец сидели. Потомственный криминальный клан.
– Надо звать его Ворон, потому что «вор – он», – сказала я, принимаясь за уборку в подъезде.
– Верно! – Бабке Алисе моя идея понравилась.
Уборкой общих помещений жители занимались сами: дворников не было.
Я начала подметать ступеньки.
– Его жена была красавицей, – продолжила бабка Алиса. – Другой уголовник вышел с зоны раньше и забрал ее себе. Жили плохо: искали еду на помойке, ловили бродячих собак на суп. Дети Ворона были маленькими. Когда Ворон вышел, то зарубил неосмотрительного соперника топором. А после и с женой расправился.

Мы опустились на самое дно: война не самое плохое, что может случиться с человеком при наличии такой «цивилизации». В Бутылине уборная располагалась в листьях лопуха, а что такое центральное отопление, жители не слышали, обогреваясь зимой буржуйками, газо-печными каминами или электрообогревателями.
В садах заливались восторженными трелями соловьи. Вода озера, нагретая южным солнцем, вбирала в себя пьянящие запахи трав, и если бы не знающий русского языка иностранец увидел эту картину, вероятно, он подумал бы о высокой духовности этих мест.
У меня таких иллюзий не возникло.
– Можно купаться в озере? – спросила я, сметая мусор на ржавый железный совок с длинной ручкой, который нашла в кладовке.
Бабка Алиса хихикнула:
По весне там плавают гробы… Подмывает наше кладбище водица. Но рыбы много!
Последняя фраза прозвучала гордо.
Наш мир далек от совершенства, а войны случаются здесь по нескольку раз в сезон. Поэтому каждый из нас должен помнить о милосердии, а хорошие книги помогают выстоять даже в самые темные времена. Я решила, что книги спасут меня, как спасали стихи, которые я читала под бомбами.

В начале июня, как только мы побелили стены и потолок и убрали из-под окон куски арматуры, ветхое тряпье, разбитые стекла и камни, у бабушки Софии начались галлюцинации:
Всюду покойники! Смотрите! Они пришли!
В душной ночи старушка в приступе безумия швыряла табурет, стоящий у кровати, о стену, раскидывала картофель и лук. Двухэтажный дом не спал до утра. Соседка Алиса ругалась как сапожник и предлагала придушить больную. «Скорая помощь» в Бутылино не приехала. Я и мать самостоятельно пытались отпоить Софию валерьянкой.
Утром выяснилось, что бабушка заперлась изнутри. Следующие два дня мы безуспешно пытались к ней попасть, чтобы напоить чаем и накормить лепешками.
София продолжала надрываться:
Призраки! Призраки!
Я вызвала врача из районного центра, находящегося за сто пятьдесят километров. Дверь в комнату старушки выбили, ее саму скрутили и сделали успокоительный укол. После этого врач заявил, что София может жить в социуме и никакого специального ухода со стороны государства за ней не требуется.

Рядом с нашим домом расположились такие же покосившиеся бараки. В одном из них арендовала жилье пенсионерка Зинаида, ее дочь Тома тридцати лет с малюткой на руках и двадцатилетний сын Антон.
Вначале мы познакомились с Антоном.
Узколобый, с выпученными от длительного запоя глазами, он бродил у наших окон, издавая плаксивые возгласы:
– И-и-и! Зы-ы-ы… и-и-и!
Не обращая на него внимания, мало ли юродивых на Руси, мы занимались домашними делами.
– И-и-и-ги-ги-ги-и! – периодически неслось с улицы вместе с едким запахом перегара.
Антон никак не успокаивался, ища то ли собеседников, то ли выпивку.
Увидев, что я начала мыть окна, парень (он был в спортивных бриджах и леопардовых сланцах) осклабился и куда-то побежал. Я перестала думать про убогого, а когда решила вынести мусор, оказалось, что наша дверь заперта.
– И-ги-ги-ги! – ликующе раздавалось снаружи.
В петли, привинченные на входную дверь, Антон прикрепил навесной замок и защелкнул его. Мне пришлось выпрыгнуть из окна в заросли крапивы и, обойдя дом, сбить петли кувалдой.
Антон сидел тут же на ступенях подъезда, в большой луже мочи и шлепал по ней руками.
И-ги-ги-ги! Зы! – торжествующе издал он.
Пошел прочь! – закричала я.
Хулиган не испугался. Он деловито вскочил и забежал в нашу квартиру, чуть не сбив с ног мою маму.
– Здесь буду! Хорошо у вас! – заявил Антон.
–Уходи! – попросила я непрошеного гостя.
Оставь, пусть сидит, если хочет, – сказала мать.
Ты с ума сошла? Он весь в моче и блевотине!
– Бедный человек, – покачала головой мама и, оставив молодого алкаша в нашем коридоре, вышла на улицу.
Из полей пахло цветами и медом, как бывает на Кавказе в это время.
Выйдя вслед за матерью, я столкнулась с пенсионеркой Зинаидой. Тощая, стриженная под машинку женщина была слегка навеселе.
– Заберите сыночка из нашей квартиры, – сказала я ей.
Сейчас, сейчас – засуетилась Зинаида. Но не смогла: Антон ударил свою мать по уху, а после этого выполз в общую прихожую и сделал там еще одну лужу.
Вездесущая бабка Алиса крутилась неподалеку.
Что вы хотите? – бормотала она. – Антон ненормальный! У него даже паспорта никогда не было. С семи лет пьет самогон, а сейчас ему уже двадцать. Только Ворон его усмирить может. Зовите Ворона!
Балкон смуглого соседа выходил на северную сторону: на огороды и мусорную кучу. Пришлось обежать дом. Я заметила на балконе Ворона козырек из шифера и разноцветные бельевые веревки, на которых болтались пучки каких-то растений. Внешне вязанки напоминали укроп.
Стройный, худощавый Ворон отличался рельефным телосложением и внешне смахивал на Брюса Ли. Он стоял в белоснежных шортах на своем балконе и курил папиросу. Увидев меня, сосед воодушевился:
– Привет, красавица!
Помогите, у нас тут такое происходит! – крикнула я и для пущей убедительности замахала руками.
– Что за кипиш?
– Антон написал в прихожей. Не можем выгнать его.
Ворон затушил папиросу и пропал в глубине комнаты.
Я ринулась обратно и, забежав за угол, застала как раз тот момент, когда мимо моей матери, пенсионерки Зинаиды и бабки Алисы из подъезда кубарем выкатился пучеглазый Антон. С размаху вломившись в ближайшие кусты, он упал, бойко вскочил, подтянул безобразно съехавшие бриджи и, не оглядываясь, умчался. Через секунду из подъезда выглянул Ворон, и я заметила у него в руках острый топор.
– Спасибо, – сказала я.
Ворон галантно кивнул и скрылся.
Зачем позвала Ворона? – накинулась на меня Зинаида. – Он мог зарубить моего Антошку, как свою несчастную жену! Он убийца!
– Нечего в чужом подъезде пачкать, – огрызнулась я.
Пенсионерка Зинаида засеменила за дитятей.
– Вот беда! Что сын-дурачок, что дочка… Тома перенесла серьезную операцию. Врачи категорически запрещали ей рожать, но она забеременела от сатаниста, и на свет появился мальчишка. Назвали Димкой. «Скорая помощь» в тот раз так и не приехала. Тома рожала в полях… – рассказала нам словоохотливая бабка Алиса.
– Надо бежать отсюда. – Я подошла маме, которая села на скамейку у палисадника.
– А мне здесь нравится, – заявила мама. – Тебе не нравится, вот и катись.
– Черные риелторы обманули семью Зинаиды, забрали их квартиру в Ставрополе. С тех пор они по хуторам и кочуют. – Алиса, поделившись информацией, отправилась на огород.
Я не последовала за ней: новостей мне было вполне достаточно.

Спустившись к озеру, я обнаружила, что часть берега огорожена и местных за колючую проволоку не пускают. Только богатые туристы за деньги проходили на пляж. Рыбачить жителям за проволокой воспрещалось. Бесхозная часть берега с травами в человеческий рост с трудом позволила подойти к озерцу.
Мне очень хотелось позвонить Николя и услышать его голос, но я сдержалась.
Летняя сессия начиналась на днях, и теперь главное было не встретиться с Захаром и Николя в Ставрополе. Они не знали точных дат учебы в университете, и я надеялась, что мы не столкнемся лицом к лицу.
Стоя у озерной воды, я улыбнулась, припоминая, как мы вместе смотрели мультик про зайца, прибывшего на инопланетной тарелке. Заяц любил гашиш и эротические журналы, поэтому частенько прилетал на Землю.
На обратном пути я заметила на одной из распахнутых калиток нарисованного в полный рост Сталина. Сталин, по задумке художника, был изображен в виде святого с нимбом над головой. На поясе красовалась задвижка в виде нагана.

На следующее утро, собрав книги и конспекты, я отправилась в Ставрополь.
Автобус ждали два часа. Но он так и не пришел. Разговорившись на остановке с женщиной, работающей воспитателем в детском саду, я узнала, что она с детьми иногда ходит на свалку – ищет еду и вещи. Зарплаты ни на что не хватает. Именно благодаря этой женщине мы поймали попутную машину, едущую с дальних хуторов. За рулем оказался чеченец. Я призналась, что из Грозного, и он не взял с нас плату за проезд. На машине до города ехать было не так уж долго, это автобус петлял и колесил по ухабам.
– Спасибо, – поблагодарила нашего шофера воспитательница детского сада.
– Баркалла1! – сказала я.
– Все, что я делаю, ради Аллаха, – ответил чеченец.

Падчерица прокурора Пилата ради дружбы с тетушкой Юлией разрешила мне месяц пожить у нее. Не пришлось подыскивать подъезд для ночевки. Уговор со старенькой дамой был такой: рано утром я исчезаю и возвращаюсь поздно вечером. Не тревожу и не задаю вопросов. Днем меня в чужой квартире нет.
Как же я обрадовалась! После лекций можно было сидеть в библиотеке и готовиться к экзаменам.
В ларьке с канцелярскими принадлежностями я купила тонкую тетрадь и решила вести в ней записи, а затем объединить ее с общими томами дневника.

В первый учебный день требовалось сдать контрольную работу по высшей математике, чтобы поставили зачет. У меня с собой была нужная сумма в пятьсот рублей, но дать взятку я стеснялась и долго что-то мямлила, покрывшись испариной. Педагог оказалась дамой опытной.
– Где деньги? – хищно спросила она, глядя на меня сквозь очки.
– В кармане, – пролепетала я, сгорая со стыда.
Педагог сунула руку в карман моего платья, вытащила купюры, пересчитала, затем проверила, не фальшивые ли они, после чего иронично вздохнула и, убирая деньги в свой кошелек, убежденно произнесла:
– Вот и ты испортилась! Стала такой же, как все.

Человек теряет невинность, когда прикасается к изнанке этого мира. Но мне повезло: деньги закончились, и все остальные зачеты и экзамены надо было сдавать своим умом. Поистине Бог дает человеку то, в чем тот нуждается. Размышляя над этим, я вошла в кафе на Северном рынке, утопающее в зелени. В Ставрополе много забегаловок под открытым небом, где можно заказать пиццу или окрошку.
– Приветствую!
Я оглянулась в поисках того, кто произнес эту фразу, и увидела Егора. От его стакана выразительно пахло ромом и мятой.
– Здравствуйте! – ответила я.
Он пригласил меня за свой столик. Официант подбежал почти сразу.
– Мне кофе, – сказала я.
– Мохито. Я угощаю, – встрял Егор.
– Хорошо, – согласилась я. – Мохито. Только без алкоголя. И больше льда.
– Есть такое. – Официант исчез.
– Можно перейти на «ты»? – спросил меня Егор.
– Пожалуйста.
В Ставрополе лето жаркое, воздух сухой, дышать трудно. Малыши с удовольствием плещутся в фонтанах, их примеру следуют и взрослые.
– Недолго тебе осталось, – чудаковато сказал мой собеседник.
– Поэтому мохито угощаете?
– Не в этом смысле! – мужчина рассмеялся, вытирая со лба пот носовым платком.
Он был одет в белую рубашку и белые брюки из хлопка, но все равно задыхался. Мой сарафан и блузка были бирюзовыми – прохладный цвет моря.
Принесли напиток и блинный пирог с семгой.
– Я заказал, – подмигнул Егор, попросив счет.
Неожиданно. Спасибо.
– Вижу карту, – Егор зажмурился, – вижу! На карте васильковой пряжей вьется путь. Ты уедешь отсюда, когда позовет Снежная королева.
– Не смешите!
Я работал на магическое подразделение КГБ не просто так!
– У моего знакомого беда. Он адвокат, его одурачили, забрали квартиру и машину. Теперь он просит милостыню у храма.
Егор широко открыл глаза и добросовестно всмотрелся в пространство над моей головой.
– Ему не помочь. Он бестолковый. А в твоем роду были египетские жрецы. Могущественные силы приходят по твоей просьбе. Если оступишься, то упадешь в пропасть, если возвысишься, то взойдешь на вершину горы.
– Как достичь золотой середины? – Я уплетала вкусный пирог и радовалась, что встретила странного ставропольчанина.
– Тебе впору самой заведовать магическим подразделением. Так что ответы ты знаешь сама. Я точно вижу, что ты покинешь наш город.
Дай бог! – У меня появилась надежда.
– Мне пора! – Егор вытащил карманные часы на цепочке, глянул на циферблат, подскочил и был таков.
Выйдя из кафе, я отправилась в университетскую библиотеку, которая располагалась в одном из многочисленных корпусов и была неприметной с виду. До позднего вечера еще оставалось несколько часов, а явиться к падчерице Пилата раньше положенного времени было нельзя.
По дороге мне встретилась сокурсница Лиза, работающая в милиции. Вне помещения взбалмошная брюнетка непрерывно курила. Увидев меня, Лиза бросилась рассказывать, что у нее на работе нарушаются законы.
– Меня уже два года не отпускают в отпуск! И жаловаться некому! Порядка нет!
Оказалось, сестра Лизы через интернет переписывалась с парнем, живущим на Мальте. Парень выслал ей деньги на билет. Сестра Лизы обманула родителей, сказала, что едет к подруге в Москву, и на свой страх и риск улетела на Мальту.
Ее могли продать в публичный дом или распотрошить на органы. Но парень встретил ее в аэропорту, официально женился, и теперь у девушки свой особняк и мальтийское гражданство. Лиза с родителями недавно ездила к ним в гости. Все вернулись оттуда с ценными подарками. Теперь Лиза верила, что ей повезет не меньше, чем сестре, и усиленно искала жениха на Мальте.
– Брошу все тут на хрен! – пообещала она. – И забуду как по-русски говорить!

Учеба представляла собой последовательную цепочку: лекции – экзамены – библиотека.
Падчерица прокурора оказалась замкнутой и пунктуальной. Грузная медлительная женщина, она рано утром запирала за мной дверь, а поздно вечером открывала и кивком разрешала мне войти.
Девчонки на факультете стремились поделиться любовными приключениями. Варвара одновременно встречалась с женатым мужчиной и парнишкой-ровесником. Забеременела. Парнишка тотчас ее бросил, а женатый мужчина избил, когда она пришла к нему с требованием оставить семью. Варвара несмотря ни на что решила родить малыша и подавать на алименты. Между лекциями она распевала в университетских коридорах гимн России и гладила большой живот.
Инга, чей муж в белой горячке выпрыгнул с девятого этажа посреди зимы и прозорливо приземлился в сугроб, приняла ислам. Муж ее поддержал. В мусульманство русские люди обратили и своих шестерых детей. Инга на парах истово крестилась и нараспев говорила: «Слава Аллаху!» От студентов она отвернулась, предпочитая дружить с праведниками.
– Нас похоронят по традициям ислама в Дагестане, – твердила Инга. – Мы нашли свой истинный путь!

Моя жизнь пестрела чужими историями, хотя мне не хватало продолжения только одной – истории Николя.
Ночью я писала дневник.

Я получила письмо от женщины из Москвы. Она сообщила, что узнала обо мне от своей знакомой, работающей в Фонде Солженицына.
Женщина рассказала, что занимается правозащитной деятельностью. В трехстах километрах от Москвы у нее есть времянка, где нужно рубить дрова и носить из колодца воду. Условия для проживания таковы: нянчить пятерых детей, которые в Москве мешают и которых мать сошлет вместе с нянькой в глухомань.
Даже не нашлась что ответить на столь лестное предложение.
Московская дама позвонила мне в три часа ночи. На мой вопрос о публикации чеченских дневников ответила невнятно, но настойчиво рекомендовала отправиться на подмосковный хутор. «Тебе ведь нужна работа?» Я спросила, почему такой шум в три часа ночи? Неужели маленькие дети не спят? Женщина подтвердила, что да, не спят, не слушаются, и вообще она не знает, что с ними делать, а ей нужно ходить на митинги!
П.

Вернувшись в село Бутылино, я узнала новости: нашу ближайшую соседку Софию увезли дальние родственники, так как ее поведение стало абсолютно неадекватным. А у женщины с верхней улицы сосед, военный, побывавший в Чечне, умертвил восемь кошек. Он разбил им головы о камни. Женщина все видела, но побоялась заявлять в милицию. Друзья ее соседа тоже военные и развлекались тем, что стреляли в собак и кошек из пистолетов.
В Бутылине в каждой семье кто-то служил в армии.
Мамино состояние в связи со зверствами, творившимися вокруг, начало стремительно ухудшаться.
Приготовив завтрак и накормив маму, которая была то весела, то, наоборот, рыдала, я отдыхала на ступеньках соседнего двухэтажного барака. Меня окружали соседи: пенсионерка Зинаида, ее дочь Тома, маленький Димка и Антон. Все бурно обсуждали последнюю новость, услышанную по радио: убили Шамиля Басаева. Того самого, что подписал приказ о расстреле русской семьи в нашем грозненском дворе.
Я вспомнила подругу своей матери Валю и ее дочку Аленку. Цена их жизни – обставленная квартира. Если бы не вступился старик Идрис, которого забили прикладами чеченские боевики, они бы погибли. А так, потеряли все имущество, скитались, но остались живы.
– Хитрость и мужество Шамиля Басаева, без сомнения, войдут в школьные учебники, – была уверена Тома. – Некоторые русские заложницы из захваченного роддома впоследствии назвали своих сыновей именем Шамиль в честь отчаянного чеченца.

Соседей интересовали наши дела. Пришлось рассказать, что в фирме «Беста», где мы оформляли жилье, руководство состоит из махровых аферистов, которые взяли у нас деньги и неправильно заполнили документы.
Двадцать девятого июня я поехала в магистрат. После пяти часов стояния в очереди мне выдали документы. Обнаружив ошибки в бумагах, я бросилась к начальнице:
– Как так вышло?
– Извините, – ответила она. – Недоглядела. Теперь документ изменению не подлежит!
Она наотрез отказалась мне помочь.
Я мечтала попасть в туалет, так как пробыла в магистрате довольно долго. Но он оказался заперт.
– Туалет только для сотрудников. Остальные приземляются в ближайших к магистрату кустах, – объяснила секретарь.
Еле-еле мне удалось дозвониться в фирму «Беста». Никто не брал трубку. Прошло еще два часа. Затем явились беспардонные дельцы из «Бесты». Глава магистрата набросилась на них:
– Как вы посмели такое зло сделать людям? За их же деньги! Везите нотариуса и разграничивайте жилье! Как было в предпоследнем договоре!
Сотрудники «Бесты» пообещали:
– Хорошо. Мы сделаем.
Но как только мы вышли из магистрата, они сразу набросились на меня:
– Расплакалась, выдра! Хрен мы будем что-то переделывать!
Они сели в машину и укатили.
– Зато у вас есть прописка! – завистливо сказала Зинаида. – Мы бомжи уже много лет. Ни работы, ни пособия на ребенка. Я пенсию получаю, поскольку прописана у подруги, в ее жилье. Половину пенсии за это отдаю каждый месяц.

Сельскую прописку мы получили.
Любовь Андреевна выписала меня со своей жилплощади, лучезарно улыбаясь. А у мамы взяли отпечатки пальцев и потребовали справку из ФСБ, что она не чеченский террорист. Слава богу, мама не оказалась чеченским террористом, и ее прописали. За нас вступилась Любовь Андреевна.
Что вы издеваетесь над человеком? Она не террорист, она инвалид! – закричала маклер, и маме поставили на бумажке нужную печать.

Семья Зинаиды, слушая мои рассказы, простодушно посмеивалась. От соседей пахло дешевым крепким самогоном. На руках у бабушки сидел Димка и вдыхал перегар, улыбаясь беззубым ртом.
– Никак не могу понять, – спросила я, – зачем Ворон сушит укроп на балконе?
Истерический смех соседей разбудил сторожевых псов, которые начали истошно лаять.
Антон, услышав мой вопрос, покатился по траве и потерял леопардовые сланцы. Моя мама, выйдя из подъезда, изумленно, как и я, посмотрела на односельчан.
– Это же конопля! – отсмеявшись и чуть не выронив внука, объяснила пенсионерка Зинаида. – Ворон с детьми выращивают ее, собирают, вяжут пучки, сушат и продают на ярмарке. Это они ее на просушку повесили.
Я отказывалась верить своим ушам. Я видела детей Ворона – учеников младших классов. Смуглому кудрявому сыну Ворона было одиннадцать лет, а девочке со светлой косой и лучистыми голубыми глазами – она походила на погибшую мать – около девяти.
– Спроси их сама, – хохотала Тома.
Антон продолжал ползать по траве, корчась от смеха.

Июль – это сочные травы и высокое небо. Жаль, что в Бутылине отсутствовали рабочие места и люди не жили – выживали. Но когда-то все было иначе. Бабка Алиса вспоминала, какой урожай собирали в колхозе и как она трудилась дояркой.
– Зажиточное село было! А теперь чего? Не успеют помидоры покраснеть в огороде, их уже ворует голодный люд! Страсть до чего довели народ!
Трудно было с ней не согласиться.
По утрам я занималась тем, что чинила раскуроченный забор на нашем участке.
Бабка Алиса в ярком халате повсюду ходила за мной, будто у нее не было своих дочерей и внуков. Но на самом деле были. Две дочери, обе не замужем и сильно пьющие. И четыре внука, трое из которых сидели в тюрьме за грабежи и убийства. Младшенький, семнадцатилетний Макар находился на свободе. Он не служил в армии, как трое старших, прошедших Чечню, но несколько раз привлекался за разбой.
– Мои внучки хорошие, – ласково ворковала бабка Алиса. – Макар в тринадцать лет бродячую собаку зарезал и сварил наваристый суп. Сказал: бабушка, на – это тебе!
От умиления пожилая женщина чуть не плакала.
– Собаку?!
В войну, которая длилась десять лет, никто в нашем дворе не ел бродячих собак. Даже корову, убитую снарядом, не стали трогать. Она ведь пала жертвой войны. Жители обходили тушу стороной.
– Собаку сначала поймал, – продолжала восхищаться баба Алиса, – сам зарезал! Шкуру снял, почистил. Супец получился что надо!
Заметив мое вытянувшееся лицо, она замолкла, а затем все же продолжила:
– У нас в селе собак едят. Ворон, например. Мою беременную собаку поймал и зарубил. В соседнем подъезде все едят. Не веришь, сама спроси.
Я продолжала молчать, оцепенев от ужаса. Сквозь рухнувшие от времени гаражи проросли фруктовые деревья. К одному из них цепью был прикован Барбос, рыжий пес бойцовской породы. Односельчане остерегались к нему подходить, а я носила Барбосу воду, остатки обеда и гладила живот. Пес мне улыбался, показывая острые клыки. Барбос – собака бабки Алисы.
– Вы и его собираетесь съесть?
Барбоса? – Бабка Алиса поправила съехавший головной платок. –Не! Пусть живет! Ворон предлагал его убить неделю назад, но я не дала…
Настороженно соседка посматривала на деревянные рамы, выкрашенные в бордовый цвет. Ее спальня выходила на огороды.
– Вам не страшно? – спросила я, думая о загубленных душах.
Мой вопрос бабка Алиса поняла по-своему:
– А как же! Я в Бога верую! Здесь такое творится! Ты знаешь, да? И ведь святой водой окна мыла. Не помогает. Святой воды мне батюшка трехлитровую банку налил.
– Вам через окно что-то видится?
– Ад! – жутко завопила соседка и начала мелко креститься.
– ???
Перед рассветом, между четырьмя и пятью утра, начинается стук. Тук-тук-тук! – Бабка Алиса подошла ко мне и зашептала, трясясь от ужаса. – Тук-тук-тук! Все началось более пятнадцати лет назад. И каждую ночь тук-тук-тук! Когда восходит солнце, стук замолкает.
– Что за стук?
Помилуй Господь! – ответила Алиса, продолжая чертить в воздухе крестные знамения. – Подумала однажды – вдруг птица балуется али кто другой? Отдернула штору. И увидела руку в тумане, которая мне крест кажет!
Надо сказать, что я, слушая соседку, поняла, что еще немного и свалюсь в обморок.
– Грешница я! Десять абортов! Конюхи, плотники… От всех не родишь… Кому нужны голодные рты? – призналась бабка Алиса. – Натворила я дел, потому и приходят ко мне по ночам. Крестом православным пугают.
Поведав мне о своих горестях, соседка пошла в палисадник. А я искренне пожалела ее и решила помочь справиться с призраками.

Летние дни на юге яркие, блестящие, как рыбки в аквариуме. По утрам соседи таскали ведрами воду, качая ее из уличной колонки. Когда колонка сломалась, они шли к колодцам, находящимся за пару километров. Уборных в домах не было, но пышно цветущие кустарники манили к себе, и проблем с отхожим местом у жителей не возникало.
Наш железный домик-туалет в виде будочки стоял в огороде. Его купили прежние хозяева жилья, считавшиеся в округе людьми респектабельными. Детвора и взрослые то и дело просили у нас ключ:
– Мы по-маленькому!
А нам по большому делу!
В результате открывать замок соседям надоело, и они его сломали, чтобы беспрепятственно пачкать нашу яму, на очистку которой раз в год требовались немалые средства. Но моя мать всех жалела и разрешала пользоваться туалетом.

Между двумя старыми двухэтажными постройками было нечто вроде полянки, где собирались дети и подростки. Увидев меня, они каждый день подбегали, надеясь, что я расскажу им какую-то историю из прочитанных книг. Взрослые вокруг не читали, поэтому дети не видели бумажных книг с самого рождения. Это выяснилось случайно, когда я решила рассказать им сказки Андерсена. К концу повествования вокруг меня сидели на траве около тридцати детей и в тишине, нарушаемой лишь щебетанием птиц, ловили каждое слово.
Бедные! Они ничего не знали про «Огниво» и «Диких лебедей». И никогда не слышали о бесстрашной морской госпоже, полюбившей слабохарактерного принца.

В Ставрополе я обошла несколько мест, заполняя анкеты о трудоустройстве. Но теперь меня не брали на работу из-за сельской прописки.
– Вы живете у черта на куличках! Это же тьма тараканья! – заявляли мне.
Более грамотные, разбирающиеся в законах, отвечали так:
– На Ставрополье вы прописаны год, а до этого жили в Чечне! Поэтому вы нам не подходите!
Все силы я бросила на ремонт, огород и цветы, которые у меня росли необычайно быстро. Утром я поливала клумбы, а после шла к озеру или устраивала для детишек веселые представления. Я совсем не знала, как жить дальше, и чувство отчаяния растворялось в благих делах, немного отвлекающих от нависших проблем.

Решив постирать наш коврик, я отправилась на полянку между домами и услышала странные звуки: это был одновременно и смех, и плач. Соседские ребята ползали на животе и выдергивали из земли траву. Я узнала сына и дочку Ворона.
– Привет, ребята! С вами все в порядке? – спросила я.
Старший мальчик был в светлой рубашке и черных брюках, и мне подумалось, что они возвращаются с праздника или, возможно, в селе есть летняя школа.
– О-хо-хо, тетя Полина, – заливались смехом маленькие соседи вместе с друзьями. – До чего же нам классно!
– Расскажите – что приключилось? Посмеемся вместе. – Я начала мыть коврик из ведра с водой.
– Мы взяли у папки бульбулятор, – объяснила синеглазая девочка.
– Что это такое?
– Она не знает! – захохотали мальчишки.
– Не знаю, – честно призналась я.
Дети объяснили:
– Бульбулятор – это штука для травки.
– Мы с папкой сделали его из пластиковой бутылки. Внутрь кладется конопля.
– И ацетон.
– А затем все поджигается.
– Надо дышать!
Ха-ха-ха!
– Ужас! – вскричала я. – Это наркотики?!
– Да! – обрадованные моей сообразительностью, дети захлопали в ладоши.
– И часто вы этот… бульбунатор используете?
Бульбулятор! – поправили меня маленькие соседи. – Нет, не часто. Как только папка пойдет до Смотрящего2.
– В пластиковой бутылке надо сделать дырочку. Насыпать травы или смешать коноплю с обычным табаком, – просвещали меня дети.
– Надо в школе учиться! Книги читать! – поругала я их.
– Обычно мы курим папиросы, – ответил на это старший мальчик. – А вы добрая тетя, вы сказки знаете.
– А мы не знаем, мы их видим, – добавила девочка.
– Нельзя курить, – сказала я.
– Это не табак. Это конопля, – стояли на своем ребятишки.
– Где вы ее взяли?!
Меня охватил гнев от того, что взрослые совсем перестали смотреть за детьми.
– Как где? – вскричала дочка Ворона. – Оглянитесь, тетя! Здесь кругом поля конопли!
– Конопли?! – Если честно, я совсем не знала, как выглядит конопля, поэтому детям не поверила. – Вы шутите!
– Нет, тетя Полина, не шутим. Пойдемте. – Мальчики и девочка потащили меня за гаражи и сараи.
Там действительно раскинулись какие-то бескрайние плантации растений с тонкими резными листиками, но я все время принимала их за целебные травы.
– Это папина доля, – похвастались дети. – А там, за дорогой, вотчина участкового. Там собирать никому нельзя. Все знают, какие будут проблемы. Участковый Водочкин сам собирает по сезону, а затем мешками продает.
– Участковый? Мешками? Папина доля?! – повторяла я эхом.
– Вам тоже надо попробовать! Вы уже пробовали?
– Нет! – Я попятилась от детишек. – Может быть, участковый выращивает коноплю для экспертизы?
Громкое ха-ха-ха неслось мне вслед.
Я наспех потерла щеткой коврик, бросила на просушку и помчалась домой. Через пять минут раздался стук в дверь. На пороге стояли дети Ворона.
– Тетя Поля, это вам! – Они протянули мне зеленую веточку.
– Что это?
– Положите на подоконник, в тень. Прямой солнечный свет нельзя! Трава высохнет, и вы ее раскурите.
– Нет, спасибо.
– Как хотите, но если вы не покурите, так никогда и не узнаете, почему мы смеялись.
Дети вприпрыжку поскакали на второй этаж по деревянным ступенькам.
Ветхие электрические провода окутывали подъезд, как щупальца осьминогов, и периодически искрили, наполняя пространство гарью.

Антон пообещал нам не пить алкоголь. И держался три дня. Такое с ним случилось впервые в жизни.
– Я вас люблю, – признался он моей маме.
Рослый, отставший в развитии молодой человек был брошен на произвол судьбы. Он тоже, как и многие в селе, ловил бродячих собак для еды. Почти все безработные охотились на собак и кошек, экономя деньги на спиртное. Наслушавшись историй и сказок, Антон целыми днями бродил за мной и мамой, не понимая слов «отстань» и «некогда».
– Если вы не любите меня, я брошусь под КамАз, – грозился Антон.
– Как душе угодно, – ответила я.
К вечеру он налакался самогона и по традиции гонял свою семью, бросая в них ножи и топоры. Мать и сестра с малышом Димкой выбегали посреди ночи на трассу и кричали от страха. Антон разорвал электрические провода в съемном жилье и разрубил топором газовую трубу.
– Я террорист! Убью на х… И Димку не помилую! – бушевал он.
Женщины молили о пощаде, плакали, ползали на коленях. Они отдали ему спрятанные на молоко для младенца деньги.
Наши окна выходили на противоположную сторону, поэтому «концерт» наблюдала бабка Алиса и другие жильцы. Утром я встала пораньше, сделала намаз и, подкравшись к окнам бабки Алисы, написала на них по-арабски имя Всевышнего. Может быть, это поможет, и призраки больше не будут стучаться к ней на рассвете, подумала я.
Вернувшись после праведных дел, я уснула. И мне привиделся сон, будто я оказалась в замечательном дворце с колоннадой. Плавные линии архитектурного строения казались похожими на паруса персидских кораблей. Сад из серых камней украшали просторные мраморные ротонды.
Шел дождь.
Я вышла на балкон и, вдохнув прохладу, спросила:
– Что человек испытывает в момент смерти?
Хозяин обители был невидимым, но он был повсюду. Его голос шел из пространства:
– Зачем тебе знать?
Ответа у меня не было.
Голос прошелестел:
– Люди изображают моих лошадей черного цвета с горящими злыми глазами. Это ложь! Посмотри, какие они на самом деле! Их можно увидеть только во время грозы.
Тучи на горизонте прошили молнии, за стежком стежок, и прямо из сердца бури появились грациозные, сияющие, словно снег, шесть лошадей с огненными гривами. Бодро поскакали они по облакам, ослепляя своей красотой.
Я отпрянула в глубину балкона, и лошади пронеслись мимо.
После того как отгремел гром и расплескалась гроза, я вышла в сад и поговорила с теми, кто умер мгновение назад. Утолив любопытство, прошла в зал, где у масляной лампады из красного стекла, окаймленного бронзой, сидели двое мужчин. На вид им было не более тридцати лет. Один из мужчин отличался плотным телосложением, исполинским ростом и был смугл. Его черные кучерявые волосы сочетались с темными глубокими глазами. Длинные ресницы и густая борода выдавали в нем мавра.
Другой мужчина являлся противоположностью собеседника. Он был худощав, бледен, его пепельно-русые волосы были аккуратно уложены. Он обладал белоснежной улыбкой и пронзительным синим взглядом.
Светловолосый мужчина вскочил и протянул мне руку.
Голос невидимого хозяина дворца спросил:
– Силы света не сказали тебе? Тогда скажу я. Это твои ангелы-хранители. Видишь смуглого парня? Он уходит. У человека и ангела-хранителя одинаковые линии на ладонях, одна судьба на двоих. У него они изменились.
Чернобородый мавр, смущаясь, показал мне издали свою ладонь.
– Линии изменились давно, но заметили это не сразу. Так он достался тебе. Это ошибка. Теперь у ангела со светлыми волосами линии, как у тебя.
Я попыталась подойти к мавру, но синеглазый ангел, улыбаясь, преградил мне путь:
– Не расстраивайся! Все будет хорошо! Я тебя поддержу!
Его открытость была полной противоположностью мусульманской сдержанности и скромности.
Я проснулась.
Больше всего мне запомнились белоснежные кони с огненной гривой.

Со временем я познакомилась с соседями, живущими в другом подъезде нашего дома.
В угловой квартире проживало семейство верующих: муж по прозвищу Трутень и его жена Лида, которую он периодически забрасывал в платяной шкаф. Именно они объявили с утра, что батюшка сошел с ума.
– Наверняка врете, – прокомментировала их слова бабка Алиса.
Она довольно посмеивалась чему-то своему, но краем уха ловила информацию.
– Истину глаголем, – пробасил Трутень.
– Напился? – спросила я.
Как ты можешь, девчонка? – оскорбился Трутень. – Батюшка у нас трезвенник, истинный праведник.
Почему же он сошел с ума?
К нему явились инопланетяне! – ответили супруги.
Мы с бабкой Алисой переглянулись.
– Крест показывали? – спросила она.
Не знаем. Но пришельцы вступили с ним в контакт, – пустился в объяснения Трутень. – Утром на проповеди батюшка понес ахинею, и санитары увезли его в психбольницу.
Расстроенные соседи разбрелись по квартирам.
По селу тотчас начались пересуды, что батюшка – человек адекватный и что странный светящийся объект, похожий на цилиндр, видели многие. Дети, насмотревшись фильмов, твердили об инопланетном вторжении до самого вечера. Но нас ждали куда более прозаические события.
Живущая в соседнем подъезде Алена никак не могла попасть в родные стены. Женщина вместо двери, ключи от которой были давно утеряны, несколько лет использовала окно. А в эту ночь, как назло, на окне опустился шпингалет. В два часа ночи непутевая соседка начала эмоционально причитать под луной. Спать было невозможно. Дворняжка Алены и шесть щенят, заслышав хозяйку, оглашали ветхий дом скулежом и лаем.
Мне пришлось встать, сменить ночную рубашку на футболку и штаны и выйти на помощь. Щенята продолжали громко скулить. Именно ради них я несколько дней развешивала по округе объявления в надежде, что кому-то потребуется сторожевая собака, и мы сможем их пристроить.
Мама уселась на наш подоконник и начала давать советы соседке, как влезть в окно. Алена визжала, цеплялась за форточку, но выпитый алкоголь не давал ей возможности сохранить баланс, и она, истошно крича, вновь и вновь падала в крапиву.
Я влезла в чужую форточку и открыла окно. Таким образом Алена попала домой. В ее квартире не было электричества и газовой плиты. Я едва не навернулась, поскользнувшись на сотне стеклянных бутылок, которые катались по прогнившему полу. С бутылками играли щенята.

Утром бабка Алиса не стала скандалить, хотя я ожидала, что она кинется на Алену с кулаками за ночное хулиганство. Но Алиса расплакалась от счастья: страшная рука с крестом перестала стучать. Бабка Алиса хотела узнать, какое я знаю колдовство.
Я промолчала.
– Уплыло, как кусок говна по реке, – пританцовывала старуха.

Ах, в этом мире все на месте,
На месте жертва и палач…

Женский голосок напевал эти строчки несколько дней подряд.
Невротичная женщина с длинной косой, в сарафане и туфельках-лодочках отводила дочку лет трех в летний садик. Иногда она дергала рукой, будто видела приведение, и шмыгала носом.
– Я знаю эти стихи, – сказала я. – Их написал Вениамин Блаженный.
– Да, – обрадовалась она, а затем строго спросила: – Ты христианка?
– Я из Чечни, – уклончиво ответила я.
– А… Понятно, – поджала губы соседка.
– Меня Полина зовут.
Светлана, – представилась она.
– Спрашивала про работу в садике, но мест нет, – пожаловалась я. – Если вдруг узнаете, что где-то няня нужна ребенку, скажите мне или маме.
– Здесь люди за свое место крепко держатся, – покачала головой Светлана. – Не ищите понапрасну! А знаете, – торопливо добавила она, – обращайтесь в истинное христианство.
– Это какое? Иисус не призывал молиться на иконы.
– Дело не в том: иконы, не иконы… Настоящие христиане – это песиголовцы!
– Кто?!
– Люди с собачьими головами!
Надо сказать, я никогда ранее ничего подобного не слышала, но Светлана была на редкость серьезна.
Мы считаем себя песиголовцами и молимся Христофору. Такова истинная религия.
– Вы к батюшке обращались?
Были в церкви. Батюшка – добрый человек. Только шибко неверующий.
Светлана с дочкой попрощались и пошли по дорожке мимо палисадника, где стояла одинокая груша, украшая собой вид из нашего окна.

В соседнем подъезде на втором этаже друг напротив друга жили два беспросветных старых алкоголика. Безбородый, по прозвищу Утка, и бородатый, которого звали дядюшка Шило.
Мне показались их прозвища весьма необычными, но бабка Алиса внесла ясность: Утка в свое время разводил в квартире домашних птиц, а дядюшка Шило был уголовным авторитетом.
Шило сломал себе обе ноги, скатившись с лестницы в подъезде. А до этого он до смерти избил свою мать. Несчастная болела и не могла самостоятельно передвигаться. После того как мать похоронили, дядюшка Шило стал частенько падать на лестнице и ломать себе ноги. Теперь он передвигался на костылях.
С Уткой его сближало не только соседство: они оба убили своих матерей. Утка задушил маму подушкой. Ее похоронили без вскрытия, чтобы не возбуждать уголовное дело.
Под квартирой дядюшки Шило проживала семья Трутня, а напротив них – Алена с дворняжкой Джульеттой. Собака Алены была постоянно голодная, а Трутень бросал в нее камни и грозился зарезать. Джульетта, как и хозяйка, выбиралась на улицу через окно и бродила в поисках пищи на ближайшей свалке.
Жаря блины с мыслью покормить соседских детей, я услышала неистовые вопли.
Оказалось, что дядюшка Шило, сидя на ступенях подъезда, убивает щенка, пойманного удавкой в квартире Алены. Он делал это при детях Трутня, которые громко плакали.
Старый калека несколько раз ударил щенка кулаком по голове. Сын Трутня Гришка, которому исполнилось шесть лет, захлебывался слезами:
– Добей его! Ему же больно! Добей, пожалуйста!
Моя мама стояла у палисадника с бабкой Алисой. Она заорала:
Фашист! Тебя мать родила или сука?!
Пьяный калека выпучил глаза. Остальные соседи отмалчивались – Шило мастерски умел метать ножи. На мамин крик выскочил Трутень. Он тоже находился в нетрезвом состоянии и покачивался, как бригантина во время шторма. Заметив, что его дети Гришка и Любава рыдают, Трутень кинулся на пьяного старика и начал бить его ногами. Калека скатился со ступенек.
– Ты сам разрешил убить собаку! А теперь дерешься… – обиженно прокричал дядюшка Шило.
Трутень перестал наносить удары:
Я тебе такого не говорил!
Затем Трутень схватил недобитого щенка и потащил за дом, чтобы убить не на глазах у детей. Я выхватила у него щенка в последний момент и унесла к себе. Положила в ящик и сделала обезболивающий укол.
Трутень попытался поймать удавкой и удушить Джульетту. Но моя мама отобрала собаку и запихнула к Алене в окно.
Мама спросила дядюшку Шило:
Ты голодный? Поэтому убивал щенка?
Он ответил:
– Нет, я просто баловался!
Я дала щенку таблетку снотворного, но он не уснул и выл всю ночь, а под утро умер. Мы хоронили его под деревьями – на удивление всем, кто мог это видеть.
Ворон выглянул с балкона, увидел меня и спустился.
– Дай номер телефона! Поедем в воскресенье на шашлык. Я так решил! – требовательно сказал он.
– По воскресеньям у меня медитация, – твердо ответила я.
– У тебя нежная кожа и красивые глаза.
Спасибо. Но телефон не дам.
– В нашем доме собрались одни сумасшедшие, – подытожил Ворон.
– Это верно.
Как только Ворон исчез, подкралась бабка Алиса и рассказала, как в этих краях появилась Алена с собакой.
Жена Трутня работала вахтером. Двое суток через двое. А в квартире по соседству жили бабушка и внучка. Внучка училась в пятом классе. Как только Лида уходила, Трутень звал маленькую соседку поиграть со своими детьми. Бабушка ее отпускала. Через несколько месяцев девочка забеременела. Разразился грандиозный скандал. Окрестные жители, которые приняли разные стороны конфликта, мутузили друг друга. Соседка с внучкой убежали в Ставрополь и больше не возвращались. Бабушка в милицию не пожаловалась, побоялась, что внучку отнимут и отправят в детский дом. Вскоре после их исчезновения в квартиру заселилась Алена.

Узнав, что мы похоронили ее убитого питомца, Алена вытащила дворняжку Джульетту и оставшихся в живых щенят на улицу. Женщина кричала:
– Заберите кто-нибудь! Их убьют!
За полчаса до этого одного щенка съели дядюшка Шило и Утка. Когда Алена попыталась вступиться, они ее поколотили. Оставшиеся четыре собачьих детеныша играли в траве. На вид им было около двух месяцев. Бабка Алиса и ее дочки сразу предложили утопить щенят в ведре.
– Проблем будет меньше, – уверенно заявили женщины.
Пришлось силой забрать щенят, в то время как Макар уже любезно принес ведро с водой.
Соседи объединились против нас. Дядюшка Шило пообещал нас зарезать, Трутень задушить, а бабка Алиса и ее дочки плюнули вслед.
– Чеченские паразиты! – возмутился Макар. – Долго они будут выделываться в нашем селе?! Найдем на них управу!
– Собаку мы забираем себе! И щенят в обиду не дадим! – сказала на это моя мама. – Хватит того, что за домом лежит шкура рыжей кошки.
Местные алкаши сварили из кошки суп, украсив блюдо морковкой с огорода бабки Алисы.

Ворон, не добившись от меня взаимности, принес тетрадь со своими стихами. Он писал их между ходками в тюрьму за грабежи и убийства.
На плече Ворона была вытатуирована старинная метательная стрела. Правое запястье украшал могильный крест. На груди ухмылялись кот и кошка. Щиколотки на ногах окутывали кандалы.
Я сказала Ворону, что читала книгу о ворах в законе.
– Кот – это коренной житель тюрьмы.
Ворон посмеялся:
– Все, что пишут о зоне – туфта!
– Тогда сам расскажи.
– Кандалы, потому что три года был под конвоем как особо опасный преступник. Кот – вор, – с гордостью сообщил Ворон.
Почитаю твои вирши, – пообещала я, забирая тетрадь.
Многие из его стихов оказались посвященными девушкам, но были и философские строки:

В вышине – лунный диск.
Он одинок, как и я.
Уплыть бы не на этап,
А на другую звезду.

Познакомившись с местной тюремной поэзией, я написала несколько писем французской журналистке.
В селе активизировался союз «Соколы Отечества», где обученные дяди ловко натаскивали молодых людей, внушая им ко всем приезжим – ненависть. Поэтому мы не удивились, когда с матери на остановке сдернули платок и пообещали застрелить.
Здесь не было войны, но люди опустились, оттого что алкоголь туманил им разум. В селе была развита проституция и наркоторговля. Так жили не все. Были солидные зажиточные дома. Но те, кто добился высокого положения, относились к остальным как к черни и не общались.
Тома, мать Димки, под вечер напилась самогона и ползала по нескошенному бурьяну, захлебываясь рвотой. Я заметила молодую женщину через кухонное окно и вынесла ей воды.
– Стыдно себя так вести, – сказала я, увидев, что она приходит в себя. –Твоя семья скитается и голодает, потому что тебе потребовалась операция. Антон не имеет паспорта. Мать загибается на чужих огородах. Перестань пить! У тебя маленький ребенок.
Тома, поглядев на меня исподлобья, молча уползла.
Почему я оказалась в этих местах, чуждых мне ментально? Бог еще тот шутник. Наверное, он знал, что я все это опишу.

Вместо молока я старалась давать щенятам подтаявшее мороженое.
Поутру возвращаясь из магазина, помахала рукой Алене. Собака Джульетта с бывшей хозяйкой спешили на свалку в поисках съестного.
Неожиданно навстречу мне выскочила Лида. От гнева женщина заикалась.
Некоторое время назад с веревки напротив ее окна была украдена детская одежда. Жена Трутня постирала штанишки и майку десятилетней дочери, а через двадцать минут мокрые вещи украли, да так ловко, что никто ничего не заметил.
Оказалось, Лида обнаружила ворованные вещи на чужой девочке из переулка.
Мимо меня по улице за матерью промчалась Любава:
– Мама, стой! Ой, что будет! Тебя убьют!
Девочка крикнула мне:
– Тетя Полина, помогите!
Я отдала щенятам мороженое и бросилась за Лидой. Но драки не случилось. Навстречу Лиде вышли представители другой семьи, все в татуировках и с арматурой в руках. Лида и Любава понуро вернулись к себе домой.

Дневник требовал внимания, поэтому я регулярно делала записи.

Привет!
Мы ходили платить за электричество и газовое отопление. За электричество нам насчитали за шесть месяцев, которые мы в квартире не жили. Оказалось, так обманывают стариков и малограмотных. Я пригрозила избить плутов. Через минуту служащие «выявили ошибку», и нам понадобилось заплатить только за прожитый месяц.
Не знаю, как пристроить щенят. Пушистые малыши скулят, не дают спать. Это ведь дворовые собаки! Их нельзя держать в квартире. Они живут в будках на улице. Здесь они никому не нужны. Могут убить ради забавы или для пищи.
Мы купали их вместе с котятами шампунем от блох.
Полина

Когда мы ходили оплачивать коммунальные услуги, то наткнулись на Дом творчества, расположенный в центре села. Его директором был пожилой человек по имени Мирон. Он учил детей рисовать акварелью на камнях и старых грампластинках. В фойе я рассмотрела великолепные парусники, представителей фауны, замки и города.
– Мне уже сильно за шестьдесят, – признался Мирон. – Боюсь, ветхое здание скоро рухнет, а меня прогонят. Что будет с детьми? Взрослые, в основном, могут передать им только одно знание – как быть уголовником.
Маме Мирон понравился. Она рассказала ему о соседях и похоронах щенка.
– Как такое могло произойти? И никто не вступился?! – поразился он.
Выслушав нас, Мирон опрометью побежал к участковому. Но не застал Водочкина на рабочем месте.
– Я пожалуюсь президенту! Я все ему расскажу!
Вернувшись, Мирон взял бумагу и шариковую ручку, чтобы составить заявление.
Пока он писал, на нашей улице завязалась драка. Подрались две пенсионерки из-за своего любовника, участника Второй мировой. Соперницы колотили и проклинали друг друга. С обеих слетели чувяки, и бабули сверкали голыми пятками. Их ситцевые халаты трещали по швам, теряя пластмассовые пуговицы, разлетавшиеся в разные стороны, как игрушечные пули. Одна пенсионерка, та, что покрупней, выдрала у другой приличный клок седых волос. Но поверженная старушка не сдалась и, неожиданно вскочив, расцарапала лицо противнице, а затем толкнула ее в густой репейник.
Трутень и дядюшка Шило, не разнимая женщин, сумели дозвониться Водочкину. После чего пенсионерки разъехались: одна в милицию, а другая в больницу.
Участник Второй мировой в драку не вмешивался. Хмурый, подтянутый дед сидел на пеньке и невозмутимо курил папиросу «Беломор».
– Кто победит, тому и награда, – многозначительно сообщил он свидетелям потасовки.
Разумеется, в связи с такими событиями участковый отказался принимать заявление директора Дома творчества.
– Брат Шила работает в ФСБ. Никто с ним связываться не будет, – заявил Водочкин. – А у нашего президента есть дела поважней, чем щенки в Бутылине.
Мирон, выслушав представителя закона, разразился нелитературной тирадой, после чего забрал у нас щенков для своего двора.

Во время ужина, накладывая в кошачью миску еду, я заметила, что у Полосатика нет усов. Всего десять минут кошка пробыла на улице, а усы ей срезали под самый корешок. Громко возмущаясь, я пожелала человеку, сотворившему это зло, серьезного поноса. Под окнами подслушивала бабка Алиса.
– Знаю я твою силу, – заявила она, торопливо забежав к нам. – Ты руку с крестом прогнала, а теперь поноса желаешь. Не хочу!
– Так это вы отрезали усы? – закричала я. – Вы знаете, что усы кошке необходимы?
– Знаю! – подбоченясь, ответила бабка Алиса. – Только мне и самой любви хочется!
– Не смейте трогать наших питомцев!
– Ой, да кто их трогает! Подумаешь, усы срезала. Мне кошачьи усы для приворотного зелья понадобились. Добавлю их в пирожки с капустой. А ты отмени свое заклинание.
– Зачем вам пирожки с кошачьими усами?! – удивилась мама. – Есть будете?!
– Много хочешь знать! – надулась бабка Алиса.
– Пока не расскажете, заклятие не отменю, – предупредила я, посмеиваясь про себя.
– Ладно, – согласилась соседка. – Видели двух дерущихся куриц? Кто их поссорил? Я! Курицы они и есть! Никакой дед им не нужен! Я себе его заберу.
Деда?!
– Да. Для него и пирожки. – Бабка Алиса, посчитав объяснение исчерпывающим, пошла к себе.
Мы немного обсудили сельскую любовную магию и выглянули в окно. У соседнего подъезда лежала удавка, которой Трутень вместе с дядюшкой Шило ловили чужую домашнюю птицу, кошек и собак. Удавка была сделана профессионально из прочной ветки и эластичного шнура.
Пока никто не видит, я стащила ее и разломала в огороде.

В селе знали еще такой случай. Однажды дядюшка Шило наловил удавкой одиннадцать гусей. Соседи не стерпели. В милицию жаловаться считалось делом постыдным, но сам факт настолько оголтелого воровства вывел односельчан из себя. Не посмотрели, что брат воришки работает на спецслужбы. Написали заявление в прокуратуру.
Водочкин, как полагается, явился к дядюшке Шило ни свет ни заря. Тот восседал за столом с жареной птицей. Их диалог остался тайной для широкой публики, но доподлинно известно, что участковый смотался в ближайший магазин за выпивкой и оставался в гостях достаточно долго.

Бабка Алиса не соврала и на следующий день с подносом пирожков отправилась к деду-фронтовику.
В это же время в соседнем доме вспыхнула драка. Зинаида решила повеситься и притащила веревку. Пьяная Тома с трудом добралась до нашей двери и начала кричать:
– Мама умирает! Помогите! Дайте успокоительных капель, чтобы она заснула!
Мы побежали на помощь.
Светлана и ее муж Алексей невозмутимо сидели на скамейке у палисадника. Вопли и шум не волновали почитателей Христофора-песиголовца.
Веревку мы у Зинаиды отобрали. Она била руками по полу и рыдала:
– Я все делаю! Кормлю Димку! Ищу еду! А мои дети пьют и дерутся! Я хочу умереть!
Мама заставила ее выпить валерьянку и валидол.
Пьяный Антон держал на руках Димку и повизгивал:
И-ги-ги-ги-и-и-и!
Через полчаса под проезжавшую по трассе машину вознамерилась броситься Тома. Светлана с Алексеем с интересом наблюдали за этим и смеялись.
– Что вы ржете? – возмущенно спросила их моя мама.
– Нечестивцы умрут, истинные христиане спасутся, – парировал Алексей. – Слава песиголовцам!
К счастью, приехал сожитель Томы, увлекающийся сатанизмом. В детстве отчим проломил ему молотком череп. Теперь мужчина был не совсем в своем уме. Он сумел оттащить молодую женщину с трассы.
Антон, заметив родственника, полез к нему с претензиями. Моя мать останавливала их, мирила и уговаривала прекратить безобразие.
А я сказала Томе:
– Ты хочешь, чтобы Димка дышал перегаром? В пять лет ходил за водкой, а в семь начал пить, как твой брат?! Поэтому ты выбрала такую жизнь?
Тома вместе с остальными членами семьи тут же оскорбилась – мол, не понимаете тонких струн наших загадочных душ, и перестала со мной разговаривать.

Я искала работу по интернету и забывалась в книгах.
Несмотря на новое платье в горошек и пирожки с кошачьими усами, любовная магия на фронтовика не подействовала. Как только двух пенсионерок отпустили – одну из милиции, а другую из больницы, они помирились. Мир скрепили на полянке коньяком и домашним тортом.
Обиженная на судьбу бабка Алиса почернела, как грозовая туча.
А Лида, жена Трутня, улучив момент, отправилась к участнику Второй мировой, чтобы пожаловаться на воровство.
– Помоги нам, – попросила она. – У тебя праздник, а у нас горе.
Дед докурил «Беломор», сходил за ружьем и сказал:
Идем на последний рубеж!
В переулке началась стрельба. В итоге штаны и майку дед отбил, заставив воров снять краденые вещи с их ребенка прямо при всех.
Не выдержав происходящего, мы решили поговорить с Водочкиным, который в этих местах являлся единственным представителем закона.
В администрации как раз был приемный день. Мы обнаружили Водочкина в коридоре у плаката «Служу собачьему союзу! На радость кошельку и пузу!», на котором была нарисована овчарка. Не перебивая, служитель закона нас выслушал, а потом стал истово креститься:
– Слава богу, мы с женой с вашего дворика переехали! Господи, как повезло!
Надо сказать, что именно они жили в квартире напротив Трутня до тех пор, пока туда не въехали бабушка и внучка.

Поскольку милиция никак не вмешивалась в незаконное истребление животных, все продолжалось своим чередом.
Светлана вместе с мужем поймала запутавшегося в камышах чужого индюка, зарубила его тяпкой и приготовила обед. Перья Алексей и Светлана закопали, чтобы хозяева птицы не вышли на след воришек. Бабка Алиса, наблюдавшая преступление, уверяла, что забивали индюка с молитвой.
Больше всего мне хотелось сбежать и забыть эти места. Но при этом я понимала, что люди здесь были не сами по себе жестоки и безграмотны. Пособия и пенсии в стране таковы, что ничего другого им не оставалось, кроме как воровать, собирать на свалке гнилую картошку, просить милостыню или сдавать на лом железо и алюминий.
Муж Светланы Алексей каждый вечер читал проповедь о том, что скоро начнется великая битва между русскими и всем остальным миром.
– Я жду всемирную войну с нетерпением! Пусть земля обагрится кровью! Русские победят! – голос Алексея гремел над травами и цветами. – Ад выглядит как пчелиные соты, – продолжал он. – Там горит огонь. Запах серы витает повсюду, и нет спасения! Черти! Черти!
– Мы уйдем в монастырь, к святым людям! – сообщила Светлана.
Пока я слушала Алексея, дядюшка Шило поймал щенка, разрубил его топором, пожарил и съел. Одну лапку он решил засолить и высушить на своем участке прямо под домом.
Дети Трутня бросились ко мне.
– Тетя Поля, дядюшка Шило опять мучил собачку! – кричали ребятишки.
Моя мама в этот момент находилась у общей качалки, она собиралась набрать воды, чтобы постирать тряпку, которой мыла подъезд.
Шило, заметив ее, заорал из своего окна:
– Убирайся, чеченская тварь! Не смей брать воду подле моего подъезда! – и грязно выругался.
Мама в долгу не осталась, ответила, что место Шило – на зоне.
Дети, бывшие свидетелями этой сцены, подобрали камни с земли и начали бросать их в уголовника. Несколько камешков попали старику в лицо.
Любава и Гришка кричали:
– Убийца! Мразь!
Трутень высунулся из подъезда и детей отругал.
– Надо убить Джульетту, – поддержал он дядюшку Шило.
Мама сказала:
– Твои дети гордятся тобой. Не разочаровывай их. Они любят животных.
Трутень продолжал бурчать.
– Убьешь нашу собаку, поймаем твою и тоже убьем! Написано в Коране: око за око. За собаку – собаку. За ребенка – не его убийцу, а его ребенка! Мы живем по законам гор! Ясно? – крикнула я.
После моих слов Трутень смутился и сообщил, что ничего против нашей собаки не имеет, а дядюшка Шило спрятался за шторами.
Дочь Трутня Любава, видя, что мы не даем в обиду Джульетту, напросилась ко мне учить стихи, которые ей задали в Доме творчества.
– Не выучу Лермонтова, дедушка Мирон не купит краски, – привела она жесткие условия директора.
Отказать я не могла.
После того как стихи, пусть и с запинками, были выучены, Любава попросила отвезти ее назавтра в поликлинику.
– Мама болеет, а папа пьяный, – сказала девочка.

Прививку делали натощак, поэтому мы отправились в путь очень рано. Первое, что бросилось в глаза в медучреждении – навесные старинные часы в холле. Их желтый деревянный корпус был круглым, циферблат с черными римскими цифрами – белым, а стрелки походили на мушкетерские шпаги.
В поликлинике много лет не делали ремонт, о чем свидетельствовали грязные стены, пятна и трещины в потолке. Местами облупилась штукатурка.
Врач, который должен был сделать Любаве прививку, задерживался.
В какой-то момент уставшая и голодная девочка спросила:
– Который час?
Я вышла в холл, посмотрела на часы и вернулась:
– Восемь сорок.
Пожилая женщина с мальчиком, они ждали в очереди, после моих слов вытащила из кармана телефон, глянула и сказала:
– А мои на две минуты спешат.
От долгого ожидания Любава вскоре опять заныла:
– Когда меня примут?
Я снова пошла в холл, посмотрела на часы:
– Сейчас девять тридцать пять.
Отец с двойняшками, сидевший напротив нас, глянул на запястье и утвердительно кивнул.
В поликлинику прибежала Катя, подружка Любавы. Она тоже решила сделать прививку.
– Иди посмотри, который час, – попросили меня девочки.
– Посмотрите сами, – ответила я, изрядно разозлившись на непунктуального врача.
Через три минуты девочки вернулись.
– Нет их! Там их нет!
– Кого нет?!
Часов!
Не может быть! Куда же они делись?
Мы отправились в холл вместе: я, Любава и Катя. Под потолком, на том месте, где были часы, висела пыльная пластмассовая гирлянда желто-оранжевых кленовых листьев.
В лабораторный кабинет с анализами спешила дородная медсестра. Я окликнула ее.
– Где часы?!
Медсестра вздрогнула, внимательно посмотрела на меня и отчеканила:
Лечиться вам надо! Какие часы?!
– Здесь висели, под потолком! – хором воскликнули мы.
Она смерила нас долгим презрительным взглядом и удалилась.
За медсестрой появилась прихрамывающая пожилая санитарка.
Я спросила:
– Где часы, которые здесь висели?
Санитарка посмотрела на нас подозрительно:
– Кто вам сказал про часы?
– Никто. Мы их видели.
Хм, – недоуменно пожала плечами она. – Здесь действительно были часы, но они упали и разбились летом тысяча девятьсот девяносто первого года. С тех пор висит гирлянда… Я сама ее вешала, поэтому помню.
Мы остолбенели. Никакого логического объяснения этому не было.
Но то, что село полно аномальных загадок, оказалось правдой.
Врач, который должен был сделать прививки, так и не явился.
Выйдя из поликлиники, Катя отправила нам воздушный поцелуй и засеменила к озеру, а мы с Любавой зашли к ее бабушке по отцу, проживающей в центре.
– Девочки, отведите мою овчарку к дядюшке Шило, – попросила бабушка Любавы, предложив нам поучаствовать в убийстве. Овчарка раздражала хозяев тем, что гоняла домашнюю птицу.
Я возразила:
– Не лучше ли отдать собаку охранять двор?
– Нет! Пусть убьют и съедят. Я так хочу. Собака год прожила. С нее хватит!
– Вам сколько лет? – не выдержала я.
– Восемьдесят три.
– Долго же вы живете!
Я забрала овчарку и отдала людям, чей дом возвышался у самых холмов: им нужен был пес для охраны. Овчарке новые хозяева понравились. Она носилась по двору и благодарно виляла хвостом.

К вечеру дядюшка Шило напился водки и без трусов выкатился из подъезда, где играли дети Ворона и Трутня. Алена попыталась затащить его домой. Шило несколько раз ударил ее костылем. Я решила написать заявление в администрацию, а бабка Алиса, узнав об этом, запричитала:
– Ну и что, что голый! Он с молодости спал на улице без трусов. А мог на лужайке и кучу навалить. Почему вы, чеченские баламуты, удивляетесь нормальной жизни?!
На это я заметила:
– Так жить неправильно!

Проснувшись, я узнала, что в соседнем доме беременную женщину застрелили собутыльники. Другая беременная жила в подвале, где обитали огромные крысы. Никакой помощи от властей ни беженцам, ни бомжам не предоставлялось. Беззаконие было хуже, чем в негритянских гетто. Каждый должен был защищать себя сам.
В туалет жители выходили с самодельными кастетами, а я с кинжалом.

Наскоро позавтракав, я удрала от всех в заброшенный сквер. Прохожие смотрели неодобрительно: как я посмела поставить ноги на скамейку? А я писала дневник:

Привет!
На днях пьяная Алена кричала дядюшке Шило:
– Ты убил моих детей!
Она имела в виду щенят.
Трутень и другие соседи заступались за калеку.
Жители из коттеджа напротив дрались.
– Мудаки, зачем убили нашего кота?! – кричали женщины.
– Безродные шлюхи, сейчас мы и вас убьем, – отвечали им мужчины.
В ход пошли доски из забора. Оказалась, разборки устроили люди, которые живут в одном частном доме, только вход с разных сторон! Кончилась драка обещаниями поджечь «чужую» сторону.

Сделав запись, я отправилась к озеру, намереваясь провести возле него весь день. На берегу требовалась осторожность, поскольку в высоких травах шипели гадюки, дополняя собой пейзаж с перегороженным пляжем.
Воды озерца были настолько мутными, что рыбки задыхались. В июле водоем обмелел, но чья-то настойчивая корова решилась искупаться. Шкура коровы была коричнево-белой, а морда умной и грустной. Дойдя до середины озера, корова попыталась окунуться, но даже там оказалось слишком мелко. Только ужи и медянки резвились, высовываясь из воды. Обиженно помычав, корова ударила себя хвостом, а затем догадалась, легла на дно, и прохладная водица омыла ей спину.
Июльские травы и кустарники приобрели цвет выгоревшей соломы, а внутри густых спутанных нитей мелодично раздавалось шипение пресмыкающихся. Наблюдая за коровой, я не теряла бдительности: во-первых, из-за гадюк, а во-вторых, были еще и двуногие твари, от которых тоже следовало держаться подальше. Никакого расслабления и медитации. Здесь нельзя уйти в нирвану. Только острый глаз и наточенный коготь помогут выжить.

В детстве я читала трактат о синоби, японских разведчиках. Их еще называют ниндзя. В трактате рассказывалось о мастерах, способных услышать и увидеть недруга на расстоянии в несколько километров. Я даже окосела, когда попыталась повторить упражнение «непрямой взгляд». Это вроде как смотришь вправо, но на самом деле считываешь информацию слева, а никто об этом не догадывается.
Прекрасное время – детство, пусть и под бомбами.
Ветер поднялся и затих. Мне померещилось, что завизжали шины на проселочной дороге. На всякий случай я оглянулась, но в полях не было ни души. Корова благодушно сунула морду в теплую воду и пошевелила ушами.
Я бросила мелкие камешки в озеро и посмотрела на круги.

Мысли прервал гул мотора. Приближалась «девятка» голубого цвета. Машина рычала, ехала по колеям, а затем и вовсе заглохла. «Если это обкуренная молодежь, – подумала я, – телефон не выручит». В случае опасности убегать лучше вдоль озера, а потом через сады. Но, к моему удивлению, из «девятки» выскочила Фрося и, матерясь, увязла в грязной жиже. Заметив меня, она замахала руками.
– По-о-о-ли-на! – разлился крик над просторами Бутылина.
Интересно, как она меня нашла? Я все сделала, чтобы исчезнуть и сохранить любовь Николя.
– По-о-о-ли-на! – переливчато орала Фрося, подслеповатая из-за постоянного пьянства.
Я пошла вдоль озера, решив выяснить, кто мог дать мой адрес и что ей, собственно говоря, надо. Фросины волосы вспотели у корней, прилипли к щекам и лбу, словно она пробежала марафон, а не приехала на старой колымаге. Тонкие губы девушки шептали едкие ругательства, так как Фрося всегда была недовольна жизнью, а руки она уперла в бока, отчего сразу напомнила сельской корове хозяйку. Животное поднялось на ноги и протяжно замычало, позвякивая колокольчиком на шее. Однако вскоре корова поняла свою ошибку: худая Фрося бледна, а ее хозяйка пышна и румяна. Корова опустилась обратно в воду и морду отвернула, чтобы не отвлекаться на дела людей. Наблюдая за коровой, я невольно улыбнулась, а Фрося приняла мое жизнерадостное настроение на свой счет, потому что перестала лягать машину и материться.
– Привет! – сказала она.
– Как ты меня нашла? – Это интересовало меня больше приветствий.
– Чего не здороваешься? – ушла от вопроса Фрося.
Привет! – сказала я. – Так что тебе надо?
Надо! – Фрося пнула заднее колесо. – Вот и приехала.
А мне от тебя ничего не нужно, так что ступай откуда пришла. – Я собралась уходить.
Э, нет. Так не пойдет. – Фрося оббежала машину и встала передо мной, хлопая серыми глазами.
– По шее что ли просишь? – изумилась я.
Остановись и послушай! Не перебивай! Я тебя неделю искала. Знаешь, как трудно было! – затарахтела Фрося и от волнения затеребила бретельку на полупрозрачной майке, сквозь которую просвечивали розовые соски. На Фросе были легкие обтягивающие джинсы. И как обычно, она не надела нижнее белье, отдавая дань французской моде из эротической книги «Эммануэль»3.
– Прежде всего, – я сняла и заново повязала платок, спасающий меня от жары, – ты расскажешь, как меня нашла. А потом я решу, слушать тебя или нет.
Какие мы гордые, – огрызнулась Фрося. – Ну и проваливай! Накройся медным тазом! Пусть Николя умрет!
– Причем здесь Николя?!
Фрося отвернулась. Сквозь ее всхлипы доносились нецензурные послания этому миру, но мне удалось понять, что ее никто не любит, качественного секса мало, а Николя находится в опасности.
Все эти лесбийские фокусы и манерность были мне хорошо знакомы, поэтому я повернулась спиной и зашагала прочь, предоставив Фросе пару минут на то, чтобы она утерла слезы и догнала меня.
– Ладно, – согласилась Фрося. – Я нашла тебя, потому что сплю с сотрудницей телефонной фирмы, а они – сама знаешь, с какой организацией сотрудничают.
– Догадываюсь.
– Вычислили твое местоположение по мобильнику. Он же зарегистрирован на паспорт. Ясно? – Фрося нагнулась и уперлась ладонями в колени. – Плохо мне, Полина.
– Да что с тобой? Как операция?
– Все в норме. Опухоль отстала!
– А что с Николя?
– Не открывает дверь. Шторы задернул. Боюсь, повесится. Не хочет ни с кем говорить. Практически не ест. Я дверь в его комнату сломала, так он меня за волосы схватил и вышвырнул в коридор. А дверь изнутри подпер. Не открыть!
– Ничего не поняла, – честно призналась я, выслушав сумбурную речь Фроси.
– Захар бросил Николя! Неужели ты не знаешь? – Фрося выпрямилась и покачала головой, поражаясь моему неведению.
– Не может быть! Это невозможно!
– Когда ты видела их в последний раз?
– Давно. И решила полностью прекратить общение.
– Почему? – изумилась Фрося.
– Потому, что Николя мой названый брат. Я хотела, чтобы он был счастлив, но оказалась третьей лишней.
– Мне об этом ничего не известно. Что касается настоящего, дела плохи. Помнишь Сержа? Когда от него ушел парень, он хотел покончить с собой. Наглотался таблеток, еле откачали.
– Сержа я видела один раз. Он приносил Николя мультфильмы. Я рада, что его спасли.
– Теперь у него жизнь овоща. Он никого не узнает.
– Что с Николя?
– Он не говорит со мной! Сидит в темноте и не хочет жить.
– Захар вернется? Куда он ушел?
– Захар устроился ночным сторожем и завел подружку. Он изменял Николя, а затем и вовсе ушел к женщине с двумя детьми. Сказал, что хочет нормальную семью. Но самое страшное не это…
Фрося осеклась.
– Что самое страшное?!
– Захар признался, что не любил Николя. Он сказал, что с большим трудом терпел несколько лет его ужимки и вычурную манеру говорить. Все эти жертвы были ради одного – откосить от армии. Теперь, когда дело с армией окончательно улажено, поскольку они признались, что пара, он уходит, так как не желает обманывать себя и новую подружку.
– Не могу в это поверить.
– Знаешь, почему я приехала? Черт знает, как это получилось, но у вас духовная связь. Ты должна с ним поговорить. Не бросай его!
– Я согласна.
– А твоя мамаша?
– Позвоню ей по дороге. Собаку и кошек без меня накормит. Справится.
Мы вытолкали машину из колеи. Я села на заднее сиденье, справедливо полагая, что лучше не рисковать. Фрося, по рассказам Захара и Николя, водила лихо.

Итак, ради общего дела – спасения гея – собрались вместе патриотка России, которая ненавидела лютой ненавистью иностранцев, призывала бомбить Америку, не терпела мусульман, и девушка из Чечни, ее полная противоположность. Самое удивительное, что между нами возникла симпатия. Фрося, раскурив самокрутку, внимательно слушала мой рассказ о том, как чеченская семья с тремя детьми прошла несколько стран и добралась до Австрии, чтобы попросить там убежища. На европейских дорогах беженцам помогали: кормили, дарили детям игрушки, находили проводников. В какой-то момент Фрося, будто очнувшись от кошмара, прошептала, выдохнув сладкий дымок:
– Послушала тебя и поняла: бывают моменты, когда необходимо бежать из нашей страны – туда, далеко… где есть жизнь.
Я вспомнила, как однажды сидела в ее халате и тапочках, потому что моя одежда промокла от мартовской грозы. В тот день мы пили чай и гадали на индийских картах.
Фрося, смеясь, рассказывала, как Захар и Николя иногда отливали из ее бутылки подсолнечное масло, добавляя вместо него воду. Они наивно верили, что она не замечает их манипуляций…
Машина петляла и дребезжала, мы скатились с холма мимо хутора Волчье гнездо, проехали Дырявый сапог. Более всего я опасалась, чтобы машина не заглохла в лесу, в котором стаи хищников давно облюбовали ставропольских пенсионеров. «Девятка» не подвела.
Через полтора часа мы были в Ставрополе около подъезда, где я оставила счастливых и влюбленных друзей.
– Я внутрь не пойду, – неожиданно заявила Фрося.
– Как это?! Притащить меня в такую даль и бросить у порога?
– Держи ключ. Я сегодня в ночную смену. Меня не будет сутки. Потом нужно еще вернуть чужую машину. Да и не говорит он со мной, я несколько дней пыталась. Глухая тишина. Я оставила продукты на кухне. Попробуй его накормить, если выманишь…
– А если он повесился?
– Вызовешь милицию!
– Чтобы на меня списали дело…
– Позвонишь мне. Пожалуйста, иди одна. Так будет лучше. Не упади – электричество за неуплату опять отключили.
На улице догорали оранжевые лучи, покидая город несбывшихся надежд.
– Меня притащила, а могла бы и сама справиться.
– Я не могла! – отчаянно крикнула Фрося. – Я пыталась!
Как и Николя, я не любила лифты, тесное замкнутое пространство, в котором легко похоронить человека, поэтому поднялась пешком.
Дверь открылась сразу, и я попала в темный коридор, где тусклый свет сочился сквозь шторы на кухне. Распахнув их, я обнаружила ворох сигаретных бычков в пепельнице. Это хороший знак: тот, кто столько выкурил, явно умрет не от петли.
– Ты живой? – спросила я тишину.
Ответа, разумеется, не было, но смерть не посещала этот дом, так как холод не проник в меня, и я различала биение сердца по ту сторону межкомнатной двери.
– Ты здесь, – сказала я. – Открывай! Нужно поговорить!
Николя не отозвался. Я постучала.
– У меня был непростой день, Николя. Примчалась растрепанная Фрося, спугнула единственную в селе корову, а потом рассказала мне ужасные вести!
Мой друг не отвечал. Судя по гнетущей тишине, так было со всеми, кто пытался вытащить его из кокона.
– Я не уйду! – Поскольку усталость дала о себе знать, я села и привалилась спиной к запертой двери. – Помнишь, ты подарил мне книгу Пауло Коэльо о Воине Света? Ты написал на ее полях, что это книга про нас, потому что настоящие воины всегда остаются детьми.
Николя молчал.
– Хоть ты и не признался, но я знаю, что ты украл эту книгу, Николя. Ты ее не купил. А поскольку я приняла твой подарок, то нить, связующая нас, неразрывна.
Мне было слышно его дыхание. Так всегда бывает, когда погружаешься в глубину чужого сознания. Я училась этому под обстрелами, завязывая платком глаза, а затем мысленно перемещая в сознании светящиеся предметы…

– Ты не прав, думая, что несчастен больше других. На моей родине девушки выходят замуж в пятнадцать. Я придумала имена. Это имена моих детей, которые не родились… Хочешь их услышать? Тимур, Латона, Султан, Осман, Елена, Юлиана.
За дверью раздался подозрительный шорох.
– Хочешь послушать что-нибудь из копилки? – спросила я темноту. – Ты ведь знаешь, что я собиратель историй! Ты читал дневники, но это далеко не все, что я могу поведать.
Дверь дрогнула, и я поняла, что он облокотился с другой стороны и приготовился слушать.
– Один из фрагментов своей юности я назвала бы «Лукоморье».
Николя хмыкнул.
– Именно так, – сказала я. – Потому что это не аллюзия, это цепь, по которой можно пройти в весенний сад. В этом саду мне всегда будет шестнадцать. Итак, слушай, мой несчастный, мой любимый брат, эту историю:

«У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» – Я декламировала эту мантру громко и четко – единственный способ, гарантирующий выживание при переходе через колючую изгородь на территорию призраков.
Громыхая светлым эмалированным ведром, в котором остались зубастые пробоины от мин, я лезла через забор чужого заброшенного сада. Когда-то, в добрые времена, здесь выращивали ягоды, фрукты, фасоль и картошку. Сейчас все это стало воспоминаниями в чьих-то глубоких снах и новых рождениях.
Перемещаться в пространстве – дело непростое, но совсем не потому, что мешает узкий подол длинного, до пят, халата и большой платок – личная парилка на сорокаградусной жаре, а из-за русских снайперов, с некоторых пор заселивших густые кроны деревьев.
Девушке, рожденной на чеченской земле, полагается ходить в одеяниях свободного покроя, скромных и строгих, как и велит обычай. Платок, свернутый вдвое и заколотый булавкой у шеи, душил, пот тек градом, но я понимала: все эти неудобства не отменяли ответственность, дарованную, как известно, свыше и неумолимо требовавшую праведных действий.
– Добудь еду, или мы умрем, – напутствовала меня больная мать, но проблема была в том, что умереть можно было и до того, как отыщется еда.
Это лето подарило садам и огородам не только противопехотные мины и растяжки, но и сочные ягоды. Угодья располагались прямо за черными от пожаров кирпичными руинами, которые еще недавно были нашими домами – до той поры, пока не появились смертоносные летающие машины и не сбросили на них свои полуторатонные бомбы.
Русских снайперов, недавно поселившихся в садах, никто из местных не видел, потому что мирным жителям не подобает задирать голову вверх и всматриваться в листву, выискивая, как на загадочной картинке, фигуру в защитном камуфляже; трупы тех, кто не смог преодолеть неуместного любопытства, по мусульманской традиции хоронили до заката.
Снайперы стали неотъемлемой частью садов, словно груши или айва, и мне, чтобы выжить, следовало помнить об этом.
Если во время Первой чеченской военные стреляли так, словно попали внутрь компьютерной игры, и бидончик, в который я набирала воду из колодца, становился похож на веселую водяную мельницу, то август 1996-го убивал всех подряд.
Во Вторую чеченскую в сознание людей проникло нечто мистическое, разрушительное. Мир смыслов переставал существовать. И каждый, кто находил любое, пусть даже наивное объяснение нашему существованию в аду, становился чуть ли не новым мессией, пусть и с невидимыми поклонниками, глядящими в оптический прицел.
После первой войны в школе приказали надеть хиджабы и вывесили в главном зале зеленый флаг с пушистым волком, а рядом – портрет Джохара Дудаева.
– Мама, я хочу надеть мини-юбку, – сказала тогда я. – Хочу быть красивой!
– Дура! – ответила на это мама. И посоветовала: – Надень огромный платок и длинный халат – может, не убьют.
Действительно, после того, как я стала отзываться на имя Фатима, меня несколько раз даже сватали в зажиточные чеченские семьи, владеющие отарами овец и стадами коров.
Но потом, между войнами, мне исполнилось шестнадцать, такую перестарку не стыдно взять в жены разве что дряхлому старику, и только под номером два или три. Первой женой старались заполучить девочку тринадцати или четырнадцати лет, чтобы к двадцати годам она уже родила мужу нескольких сыновей!
Философия произрастает из жизненного опыта. Поняв, что замуж скорее всего мне выйти не удастся из-за «престарелого» возраста, я в свои шестнадцать занималась добычей еды. Больше добытчиков в моей семье не было. Поэтому я, будучи прагматиком, ухитрялась пробираться туда, куда другие боялись заглянуть: в самые заброшенные сады у железной дороги. Этакий Заратустра в юбке рядом с беспомощно моргающими «последними людьми»!
– И днем и ночью кот ученый, все ходит по цепи кругом! – орала я, перепрыгнув через забор.
В летнем саду, который постепенно превращался в подобие леса, росли кусты красной смородины. Изучив тропинку под ногами на предмет присутствия там устройств, предназначенных для моего развоплощения, осторожной походкой голодного зверька я медленно приблизилась к смородине и начала быстро собирать ягоды.
Старая калитка из металлических прутьев вместе с амбарным ржавым замком до сих пор охраняли вход в некогда ухоженный сад. Посреди зарослей стояла разрушенная деревянная беседка, ветви высоких деревьев переплелись над ней, образуя свод. Травы исходили золотисто-зеленым соком, тянулись вверх, радуясь свободе. Ягоды и цветы источали аромат, растворяющийся в воздухе, и можно было подумать, что это преддверие Эдема, если бы ветер не приносил запах мертвых тел, оставшихся лежать еще с прошлой военной зимы и медленно тлевших под солнечными лучами.
Опыт подсказывал мне: если я буду читать Пушкина, русские снайперы, возможно, не станут стрелять в меня ради забавы. Ведь не стали же чеченские боевики, когда услышали суры из Корана.
Все мы любим литературу по-своему.
Ветки на айве затрещали, вниз посыпались листья, но голову я не подняла. Удел женщины смотреть себе под ноги. Впрочем, было очевидно, что где-то там в кроне сидит мужчина с винтовкой. Может быть, он немного старше меня.
Воздух наполнился свистом. В саду крякнула утка, а со стороны ржавых железнодорожных путей, по которым в мирное время ходили поезда, запели соловьи. Затем все стихло.
Разумеется, этот мир жил имитацией – никаких настоящих соловьев и уток поблизости не было, даже сизые голуби улетели в другие края, туда, где нет обстрелов, а менее проворных жители съели в голодное время.
Руки слегка дрожали, но я упорно продолжала собирать ягоды и одновременно обматывала себя «златой цепью», вроде бы защищающей от пуль. За спиной послышался подозрительный шорох. Куда бежать? Я вздрогнула и обернулась. В эти дебри никто из местных заходить не решался. Этой территорией владела только я на паях с Пушкиным.
Среди высоких сорняков, словно видение, скользила Мадина. У этой двадцатитрехлетней женщины из соседнего переулка муж погиб, сражаясь за Ичкерию, но осталось шестеро малолетних детей. На днях они приехали из горного села, где пережидали войну. Мадина несла в руках пустую жестяную кастрюльку и целлофановый пакет с мелким зеленым чесноком, травой-дикушкой, которую местное население, в отсутствие другой пищи, жевало на обед.
– Салам! Есть ли здесь еда? – шепотом спросила она меня.
На Мадине было черное платье, настолько длинное, что волочившийся по траве шлейф насобирал немало каверзных круглых колючек. А голову и грудь женщины закрывала черная накидка, словно латы Аллаха.
– Шла бы ты отсюда в таком одеянии. На прошлой неделе соседка погибла в этих местах. В нее попали пули, – так же шепотом ответила я.
Мой халат, несмотря на то, что был длинный, имел рыжий окрас, а платок на голове отливал серебром и был расшит синими листьями.
– Ты зачем Пушкина читаешь? – строго спросила она меня. – Стихи – это грех!
– А как ты думаешь? – огрызнулась я и показала пальцем вверх. – Им скучно, а мне ягоды собрать надо. Продам на рынке – куплю хлеба и картошки. И сердечные лекарства для матери.
Действительно, я уже насобирала половину ведра, а это означало, что если продавать смородину, как принято у нас в Грозном пол-литровой баночкой, может быть, удастся на вырученные монеты заполучить кусочек настоящего домашнего сыра.
Мадина заметила ягоды и начала перебираться через забор. Злобно ухнул филин, несмотря на яркое солнце, запутавшееся в зеленой листве, куда мы не смели взглянуть. Мадина, торопясь, подбежала к кустам красной смородины, но нечто заставило ее охнуть, застонать и согнуться. Через минуту я догадалась, что откуда-то сверху прилетел камушек и больно ударил женщину по плечу.
– Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад посланник его! – забормотала Мадина, сжавшись от страха.
Так следует сказать перед смертью, чтобы бородатые ангелы отвели тебя в рай.
– Послушай, – прошептала я, – если бы русские снайперы захотели нас сейчас пристрелить, мы были бы уже мертвы. Как мертвы несчастные, брошенные в яму в вишневом саду. Я вчера собирала малину и видела их. Человеческие тела истлели и скоро смешаются с землей.
– На все воля Аллаха Милосердного! – ответила мне Мадина.
Ее черные глаза на белом усталом лице смотрели тревожно и озадаченно.
– Собирай с другой стороны, там еще много, – посоветовала ей я. – И слушай стихи. Выбора у тебя нет. Или Пушкин, или в могилу.
У нее зуб на зуб не попадал, признаться, и мое сердце тоже колотилось, словно мы бежали в какой-то бешеной гонке, заранее зная, что из лабиринтов ада нет выхода.
Меня дома ждала мать, перенесшая два инфаркта, а ее – шестеро детей-дошкольников.
В нашей квартире обитали не только мы, но еще и усатые «соседи» – сообразительные миловидные крысы, родственники садовых хомяков. Если вовремя не поделиться с ними коркой хлеба, они кусались. Не злобно, скорее чтобы просто привлечь внимание высшей расы.
Здание нашей кирпичной четырехэтажки вздыбилось и накренилось, и было удивительно, на чем держится ее остов.

– Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей,
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей, – продекламировала я.

Филин опять недовольно ухнул. В Мадину полетела неспелая абрикосина.
– Может, пора сменить репертуар? – испуганно спросила она меня. – «Лукоморье» – это для детского сада. Давай про любовь, про убийства… Меня с пятого класса замуж отдали. Поэтому не помню, писал ли такое Пушкин.
– Писал! И еще как писал!
В нашей семье до войны была большая библиотека, и вспомнить стихотворные строчки не составляло труда.

– Гляжу как безумный на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль, – затянула я.

Уханье и кряканье на деревьях прекратилось как по волшебству, и наступила тишина, нарушаемая лишь стуком ягод, падающих на дно Мадининой кастрюльки.

– Когда легковерен и молод я был,
Младую гречанку я страстно любил.

Через два часа, оставив Александра Сергеевича, правда, не под дубом, а под дочиста обобранными смородиновыми кустами, мы покинули территорию призраков с тарой, наполненной до краев.

Закончив рассказ, я прислушалась. Мне показалось, что у Николя прервалось дыхание, поэтому я бухнула кулаком в дверь. Деревянная преграда зашаталась.
– Уходи! – сдавленным голосом сказал Николя.
– Ты знаешь, что я тебя не оставлю, – ответила я. – Поэтому прошу по-хорошему – открой эту чертову дверь.
– Нет! Уходи, пожалуйста, мне никто не может помочь.
– А я и не помогаю тебе. Я хочу помочь себе, потому что без тебя этот мир не будет для меня тем местом, которое еще хоть как-то можно терпеть. Своим присутствием ты придаешь ему равновесие.
Николя затих.
– Я готова сидеть здесь до утра. – Я зевнула. – Ты знаешь, что я рядом, и если что, зови на помощь. Свалишься в голодный обморок – услышу и выломаю дверь! Так и знай.
Судя по всему, Николя усмехнулся, но промолчал. Меня неумолимо клонило в сон. Виделись бархатные спелые персики. Подружки Хава и Аленка срывали их прямо с веток… Это осталось в тайниках памяти, где мне и девочкам не больше восьми лет. Я любовалась сочными зелеными листьями, на которых скопились капли летнего дождя. Оглянувшись, я увидела синие горы, баюкающие город в своей колыбели… Лепестки акаций летели в воздушных потоках…
– Ну их, персики эти, – сказала Хава. – Пойдемте есть черешню!
В Аленкином саду, прямо за домом, росла могучая черешня. Ее сладкие темные ягоды склоняли ветви до самой земли. Издали черешня напоминала исполинский ковер. Мы забрались в самую гущу, к стволу, скрывались от взрослых и набивали рот спелыми ягодами, пачкаясь в сладком соке.
Аленка смеялась:
– Ты похожа на кошку.
– На кошку?
– Кошка всегда падает на четыре лапы.
В этот момент я почувствовала, что лечу, и попыталась ухватиться за ветки, но тщетно: призрачная черешня, сгоревшая в огне войны, не стала опорой.
– Ты спишь? – спросил Николя, открывая дверь, из-за чего, собственно, я и свалилась.
В его комнате не было света. Он укрыл меня одеялом и принес подушку.
– Спи, сестра, – сказал Николя. – Я тоже посплю. Совсем не хочу есть. Все калории мне заменили сигареты…
Он лег не на софу, а рядом со мной на ковровую дорожку, предмет наших давних шуток, и закрыл глаза. Так мы и лежали. Я взяла его за руку и сказала:
– Утро вечера мудренее.
– Спасибо, что приехала, – ответил на это Николя и слегка сжал мое запястье.

Сны запеленали нас в свои покрывала. Мы попали в коридор, где не действовали законы физики. Этот коридор хранил особые секреты, здесь время и пространство сплелись между собой в невиданные доселе узоры, они лежали под нашими ногами. В этом коридоре были тысячи белых дверей.
– Как мы попали сюда? – спросил Николя.
Я и сама не знала ответа на этот вопрос.
– До этого я видела другой сон, – сказала я. – В нем был полукруглый ангар зеленого цвета… что-то вроде туннеля, в конце которого находился выход. Мне нужно было попасть на свежий воздух, но сделать это оказалось непросто: в ангаре собрали тела убитых. Трупы лежали настолько кучно, что невозможно было пройти, не задев их, и я шла, наступая на разлагающиеся тела. По нестерпимому зловонию, от которого помутилось в голове, стало понятно, что убитые находятся здесь больше недели. Тусклые лампочки горели по обе стороны ангара, на проводах висели летучие мыши. Мне во что бы то ни стало следовало выйти на воздух, и я наступала прямо на тела.
– Как ты выбралась оттуда?
– Шаги должны быть осторожными, на разлагающихся телах легко поскользнуться. Мне придавало сил то, что я видела выход.
– Сдается мне, что в этом коридоре мы не впервые. В прошлых запутанных ситуациях мы уже приходили сюда, – Николя шумно вздохнул.
– Я тоже так чувствую.
Справа приоткрылась дверь, и к нам бросился пожилой господин в черном котелке и классическом английском пальто. В одной руке он держал чемодан, а в другой – тросточку.
– Истребители пролетели Ла-Манш! Сотни сверкающих брюх! Никогда не видел ничего подобного! – Незнакомец был в отчаянии, отчего рыжеватые усики и борода на его лице подергивались.
Пространство вынырнуло из распахнутой двери в коридор, подобно волне у Большого Барьерного рифа, и мы увидели в плотной желейной массе горящие остроконечные крыши, мост, услышали предупреждающий вой сирен…
– Бомбят семьдесят шесть ночей! Почему я должен погибнуть в начале мая, когда цветут магнолии и розовые вишни? – отчаянно выкрикнул господин в котелке, и волна времени слизнула его.
Дверь захлопнулась.
– Хорошо находиться вне времени, спокойно. Как думаешь, получится здесь задержаться? – спросил Николя.
– Не уверена. Все двери ведут во времена войн, смут и революций, –догадалась я.
– Почему мы здесь?
– Заслужили. По моим ощущением, эта школьная переменка скоро закончится, и нас вновь поставят к доске.
Напротив нас распахнулась дверь, за которой мелькнули аллеи, дворцы и две башенки собора Нотр-Дам-де-Пари… Ставни на ближайшем доме распахнулись, и месье в ночном колпаке три раза крикнул: «Поберегись!» После этого он опрокинул горшок с испражнениями прямо на брусчатку, наивно полагая, что прохожие сумеют увернуться.
С улицы в его адрес понеслись проклятия.
– Несомненно, это Франция, – улыбнулся Николя.
Одна дверь закрылась, и следом отворилась другая. Оттуда выпорхнула девушка с рыжими волосами. Тиара из красных рубинов украшала ее прическу. Лицо девушки было настолько прекрасно, что мы невольно залюбовались. Заметив нас, она прибавила шагу, путаясь в платье со шнуровкой, под которым виднелась тонкая рубаха. Рукава наряда плотно облегали нежные девичьи руки.
– Турки захватили полуостров и вторглись в Восточную Фракию, но им все мало! – прокричала красавица. – Почему Адрианополь, выстроенный на месте древней Ускудамы, должен стать столицей Османского султаната?
Мы с Николя переглянулись: вопрос был адресован нам.
Дверь за спиной девушки захлопнулась.
– Этого еще не хватало, – сказал Николя.
Из-под платья, края которого девушка слегка приподняла, мелькнули расшитые серебристые туфельки. Она не дошла до нас всего пару метров.
Открылась другая дверь, и раздался протяжный гудок паровой машины.
– Ливерпуль – Манчестер! Поезда строго по расписанию! – выглянув из тумана, пояснил работник железнодорожной станции и, подхватив юную особу, пропал вместе с ней.
Мы снова остались вдвоем.
Позади нас со скрипом отворилась дверь.
– Это не наше время, – грустно сказала я. – Мне нечего там делать. Не хочу оборачиваться.
Николя не успел ответить: щупальца времени схватили его и утащили в бездну.
Закрыв глаза, я сделала кувырок назад, впрыгивая в многоуровневую реальность, словно опытный парашютист.

Луч солнца коснулся паркетины на полу, пробившись сквозь плотную штору, и напомнил собой лезвие клинковой бритвы. Куда безопасней кремневые ножи египтян, подумалось мне.
Николя спал рядом. Он был в клетчатой домашней рубашке и джинсах, некогда подаренных мной. Свои прекрасные длинные волосы он отрезал, и теперь с торчащими в разные стороны нелепыми прядями был похож на героев аниме.
Стараясь не разбудить друга, я прошла на кухню – готовить завтрак. Фрося не обманула: в холодильнике был пакет молока, все на салат и рыбные консервы. Открыв навесной шкафчик, я обнаружила пакет овсяной каши и два яблока.
Шкатулка с единорогом исчезла.
Каша показалось мне находкой. Хлопья хорошенько пропарились в молоке, а яблоко дополнило их вкус.
– Я проснулся, – послышался голос Николя. – Нужно навести порядок!
Он бестолково походил с пепельницей по коридору, а затем поставил ее на тумбочку для обуви, так и не донеся до мусорного ведра, и пошел собирать подушки с пола. Услышав, что я накрываю на стол, Николя вернулся и сел на табуретку у входа.
– Поешь, пожалуйста. Это очень вкусно.
– Мы должны поговорить? – спросил он.
– Если ты хочешь знать мое мнение, вот оно: Захар тебя не достоин! Мало того, что он предлагал мне стать его женой, так он еще и…
– Стоп! – перебил меня Николя. – Запомни: что бы ни случилось, никогда не смей ругать его. Не осуждай его и не пытайся отыскать в нем недостатки. Потому что он – это самое лучшее, что было в моей жизни. Он был моим дыханием и моим сердцем. Я предпочел его всем, кого знал. Это не может быть ошибкой. Мы любили друг друга, и память об этом священна.
– Я знаю, что вы были вместе…
– Лучшие дни и лучшие ночи. Никто не вправе сказать, что это было плохо. Когда он уходил к женщине, я попросил его остаться со мной на три дня. Просто остаться, чтобы я не сошел с ума. И он остался! Мы сидели и курили. Я знал, что он покидает меня. Я был его прошлым, а он был моим чудесным воспоминанием из будущего. Тогда я решил, что сохраню все прекрасное и не позволю никому разрушить память об этом.
– Хочешь кашу?
Николя кивнул.
– Я не могу слушать музыку, которую любил. Мы с Захаром всегда включали звук на всю громкость так, чтобы стены дрожали. Это был вызов не принимающему нас окружающему миру. Я подпевал Рафаэлю Санчесу: «Нет поцелуев других – только наши!»
– Прости, но я думаю, что он тебя подставил. Теперь ему не нужно служить в Российской армии. Став свободным, он тут же изменил.
– Думай как хочешь. Я не верил в его симпатию к тебе, считал это глупой шуткой, его желанием пробудить во мне ревность… Женщины меня не интересуют.
– Постой, а где Локи?
– Он умер. В день, когда ушел Захар. До этого крысенок неделю хворал. Я похоронил его в парке под стройной туей.
– Это грустно.
– Да. Локи тоже покинул меня…
– Слушай, мы найдем тебе нового парня!
– Фу! Нет! – замахал на меня руками Николя и скривился. – Ни слова об этом!
– Ты веришь, что я ведьма?
– Э… – Николя замялся. – Прорицательница… Иногда.
– Мне снился сон о том, что ты найдешь себе нового друга.
Он судорожно вздохнул.
– Все будет хорошо. Ты должен поверить!
– Где мы его найдем? Всех геев Ставрополя и Ростова я знаю. Многие из них лжецы. Говорят, что они с мужчинами, а затем заглядываются на женщин, извращенцы!
– Мы будем искать в другой стране.
– Ты что! – возмутился Николя. – Я при тебе сайт не открою. Там такое! Почти у всех – фотографии половых органов вместо лица. Другие прячутся за постерами голливудских актеров. Не будем там бродить, а то нарвемся на очередных жаб!
– Включи компьютер и не болтай лишнего.
– Ладно. – Николя сдался и, пощелкав по клавиатуре несколько раз, понял, что забыл пароль. – Не соображаю, – признался он.
– Наверное, секретное слово – это какая-нибудь птица…
– С чего бы это? – фыркнул Николя, но пароль вспомнил.
Я раздернула шторы, притащила стул, чтобы Николя мог сесть рядом, и, плюхнувшись в кресло, скомандовала:
– На охоту!
Николя побродил по интернету, открыл страничку с сердечками, на которой вещали про страстные чувства. По экрану полетели воздушные шарики вместе с поцелуями.
– Надо же! – поразилась я. – Это и есть любовный сайт геев?
– Да. Когда-то здесь я повстречал Захара.
– Представь себе идеального парня. Опиши его.
– Нет такого, – упорствовал Николя.
– Мой идеальный парень должен быть…
– Храбрым? – подсказал Николя. – Уметь готовить? Да-да, ты обожаешь поесть, он обязательно должен уметь готовить и зарабатывать деньги.
– Это необязательно. Мне хочется быть независимой и самой зарабатывать. Но мой парень точно должен быть заботливым и верным. Верность я ценю больше всего. Если потребуется, он должен пойти за мной на тот свет!
– Начиталась книжек, – махнул рукой Николя. – Книжные люди в народе пользуются дурной славой, нередко их кличут сумасшедшими, а в Средние века таких охотно сжигали на кострах!
– Расскажи о своем идеальном парне.
– Предположим, что тебе твоего парня найти будет нелегко, а я своего идеального парня утратил, поэтому сейчас меня интересуют секс, наркотики и рок-н-ролл.
– В смысле?
– Нужно забыться. Иначе я порежу себе руки или спрыгну к чертовой матери с балкона.
Я отслеживала тех, кто был зарегистрирован в последний месяц, так как Николя успел поругаться или встретиться почти со всеми, кто проживал в районе Ставрополя. Нужны были неофиты, пришедшие на сайт в поисках любви.
– Напишем ему? – ткнула я наугад в парня, прятавшегося за футбольным мячом. Были видны ухо с сережкой и копна волос.
– Какой у него ник? – тоскливо спросил Николя.
– Максимилиан Шестой.
– Пожалуй, не стоит.
– Может, этому напишем? Дядька вроде ничего…
Мы начали рассматривать фото мужчины лет тридцати пяти. Создавалось впечатление, что он разместил настоящие фотографии. Это было странно и необычно для такого сайта. Николя даже зевать перестал и затянулся сигаретой. Я привыкла, что он курит в комнате, и хотя ненавидела дым, Николя не получил от меня ни единого замечания.
Мы листали чужой альбом, где мужчина позировал на фоне египетских пирамид. Неожиданно компьютер завис, закрутилось колечко, шарики залипли на экране монитора, а когда все восстановилось, нам открылся видеоальбом приличного человека, и оказалось, что человек вовсе не приличный, а снимает порно с теми, кого находит на сайте.
– Закрой немедленно, – заорал Николя и начал остервенело стучать по клавиатуре и щелкать компьютерной мышью, чтобы закрыть страничку, но все опять зависло.
Я отправилась на кухню и принесла чай с лимоном и мятой, а Николя наотрез отказался продолжать поиск. Он лег на софу, закрыл глаза и молчал, погружаясь в беспокойные мысли, от которых мне хотелось его отвлечь. Предложение выйти на улицу Николя отверг как заведомо провальное: люди, заметив парня с торчащими во все стороны волосами и серьгой, могли прокричать вслед «лох» и «пидор». Слабое утешение от горожан, когда на душе и так кошки скребут.
– Посмотрим фильм? – предложила я.
– Ты ведь не отстанешь?
– Нет.
– А какой ты хочешь?
– Мой любимый!
– Название?
– Помнишь, ты записал мне на DVD-диск несколько: «Вторая кожа», «Танцующая в темноте», «Закон желания» и «Корабельные новости»?
– Да, и что?
– Мы будем смотреть «Корабельные новости» с Кевином Спейси!
– Чем он тебя зацепил?
– Ты сказал, что «Догвиль» – это твой фильм, потому что в нем есть частица о тебе. Так вот «Корабельные новости» – это мой фильм. Я пересматривала его десятки раз. Я верю, что существует место, в котором ураган способен унести старый дом и пережитые страхи, открыв прекрасный вид, где небо и море сходятся в поцелуе.
– Как хочешь. – Николя запустил диск.
«Корабельные новости» дороги мне с первых кадров, где отец учит мальчика плавать. Именно так меня учила мать: не выплывешь – это твои проблемы.
Когда фильм закончился, мои глаза поневоле наполнились слезами. Я вспомнила, как рухнула стена и снег плавно тек в нашу квартиру. Голодные замерзающие крысы пищали и жались к ногам. Иногда крысы ведут себя лучше, чем люди.
– О чем ты задумалась?
Этот вопрос вывел меня из ступора, и я поняла, что не имею права уходить в личные грезы, когда Николя испытывает боль.
– Включим свет?
– Электричество отключили.
– Но ведь ноутбук и холодильник работают.
– Это накидной провод от соседей. Лампы включать нельзя.
– Тогда зажжем свечи.
– От них остались только фитили.
– Э… значит, будем сидеть в темноте.
– От ноутбука светло, – буркнул Николя.
Завтракали мы около трех часов дня, а сейчас было десять вечера.
– Перекусим?
Мне удалось отвести Николя на кухню и накормить яичницей и летним салатом из помидоров и лука. Затем он курил, блуждал по комнате, где ноутбук служил настольной лампой, и читал в телефоне сообщения годичной давности.
– Захар пишет о том, как беспокоится, чтобы у меня не промокли ноги. Советует надеть теплые носки. А вот он рассказывает анекдот о хитром осле и простодушном мирянине…
– Послушай, тебе надо жить дальше! Я побуду здесь еще день и вернусь в Бутылино. Мне нужно присматривать за матерью, у нас такое там творится, что и в огромном романе не описать.
Рассказав Николя несколько историй о бабке Алисе, Вороне, Утке и дядюшке Шило, я смогла вызвать громкий смех, чему была очень рада.
– Почему над горем и страданиями мы всегда ржем? – спросил меня Николя. – Но в моменты, когда происходит несчастье, мы потрясены?
– Это психика, брат. Я же в университете учусь, мне ли не знать.
– Да-да, припоминаю историю с кинжалом в рукаве…
– Будет тебе! – Я запустила в него подушкой.
Присев поближе к ноутбуку, я опять вышла на сайт, где регистрировались геи со всего мира.
– Почему ты рассматривал анкеты только в Ставропольском крае?
– В смысле? – уточнил Николя. – Они что, к нам с Марса прилетят?
– Геи могут жить в США, Франции, Литве, Норвегии…
– А я как с ними встречусь? Ты совсем того? Король-Эльдар специально оформил на меня кредиты, чтобы лишить возможности передвигаться по миру. Мне не оформят загранпаспорт, потому что я в черном списке.
– Но ведь если тебя кто-то полюбит, то он прилетит сюда.
– Ага, а потом улетит… а мне что делать? – Николя развел руками, показывая, что не рад подобному предложению.
Однако я все равно решила делать по-своему и выбрала все страны, кроме России, нажав «показать новеньких». Из сети вынырнуло четырнадцать анкет. Это были интересные странички, без намека на пошлость, по крайней мере, я не нашла, к чему придраться, но Николя наотрез отказался просматривать их.
Когда я пролистала восьмую страницу до конца, то увидела на фотографиях цветущий сад: пурпурные георгины, черные розы, белые пионы, розовые лотосы и желтые тюльпаны смотрели в небо.
– Мне нравится этот человек, – произнесла я.
– Кто? – удивился Николя, лежа на софе.
– Этот парень. Знаешь, отсюда веет добром. Нужно ему написать.
– Тебе надо, ты и пиши.
– Он живет в Канаде. Его зовут Бенджамин. Я плохо знаю английский. Ты же учил французский! В Канаде по-французски понимают, напиши ему приветствие.
Николя нехотя привстал.
– Точно писать? Уверена?
– У меня такое ощущение, что человек, вырастивший эти цветы, а я думаю, что это его сад, очень хороший. Если ты не напишешь ему, то потом пожалеешь.
– Ладно, – согласился Николя и написал:
Бонжур
На той стороне замигал зеленый огонек.
– Напиши еще, – попросила я.
Николя подумал и поинтересовался по-английски:
Как дела?
Сообщение ушло.
– Потрясающе! Мы сидим у ноутбука в твоей комнате, нас разделяет океан, но мы можем общаться, – сказала я.
– Ты наивная. Может быть, этот мажор находится через квартал и, нанюхавшись клея, сейчас такое выдаст!
– Ты говоришь о людях плохо.
– А ты хорошо?
– Я никому не верю! Но это не мешает мне играть, бродить по мирам и учиться новому. Больше всего я люблю играть, наверное, поэтому и согласилась родиться в Чечне.
– Послушай, Захар часто развлекался по интернету. Он знакомился с девушками и назначал свидания в парке или на дискотеке. Они верили и ждали.
– В чем прикол?
– В том, что девушки жили в Москве, Питере, Новосибирске, за тысячи километров от Ставрополя.
– По-моему, это подло.
Николя вздохнул и ничего не ответил, окошко на сайте сверкнуло оранжевым: пришел ответ от Бенджамина:
Вы говорите по-русски?
– Ты смотри, и там наши люди, – засмеялись мы.
– Пиши, что по-русски мы кумекаем! – Я пихнула Николя в бок.
– Кукарекаем! – ответил он и затянулся новой сигаретой.
Я спросила Бенджамина о цветах. Он с гордостью ответил, что это сад его покойного деда, а он поддерживает порядок, как делал раньше его отец.
В ходе легкой борьбы я отобрала у Николя сигарету, затушила ее, а затем набрала следующий текст:

Напиши нам о себе. Мы находимся в Ставрополе, в городе, расположенном на сорок пятой параллели Земли. Я и мой брат сидим рядом. Моего брата зовут Николя, он гей, и его недавно бросил парень, поэтому он тоскует, много курит и ругается матом. Мне хочется, чтобы он нашел себе друга, с которым можно поговорить. Николя любит книги, музыку и кино.

Николя, глянув, что я отправила, хмыкнул:
– Зачем ты вывалила на его голову столько информации?
– Что здесь неправда?
– Искала бы ты с таким упорством себе любовника. Иначе так и помрешь старой девой.
– Искала, но все люди, которых я встречала, были мне чужие. Мне нравился ты, пока я не узнала…
– Да-да, что я гей и девчонки мне по барабану!
– Именно!
– Габриель Маркес сказал: «Не дай себе умереть, не испытав этого чуда – спать с тем, кого любишь!»
– Для этого нужно полюбить, верно?
Это была больная тема: я знала, что не могу никого полюбить, и желала этого сильнее всего. Путы традиций и верований связывали меня по рукам и ногам так крепко, что не было шанса глотнуть воздух.
– Бенджамин что-то пишет! – Николя кивнул на монитор.
Действительно, карандаш бегал по странице, а это означало, что собеседник трудится над письмом.
– Подождем, – сказала я и спросила: – Ты думаешь, я встречу свою любовь?
– Знаешь, я разочарован миром. Здесь многие никого не встретили. Но ты выжила в аду. О чем ты думала на пороге смерти? Только честно!
– О том, что не хочу умереть девственницей. Хотела испытать страсть. Но ничего подобного не произошло. Традиции уготовили мне путь овцы, идущей на заклание. Девочки в наших краях редко видят мужа до свадьбы, их выдают замуж в тринадцать-пятнадцать лет, мужья их бьют, родственники унижают. Не раз я слышала от чеченских мужчин, что женщина – это животное, которое следует держать в черном теле, по их мнению, женщина должна подчиняться во всем или быть убита.
– Почему ты не вышла замуж за Алладина?
– Гордость не позволила стать второй женой в четырнадцать лет.
– А сейчас в чем проблема?
Пришлось задуматься.
– Знаешь, мне снился сон. Строгий и величественный старик в белых одеждах сказал: «Ты – гордость наших гор. В тебе великий дух. Ты шла по шкурам волков. Не вздумай посмотреть на собаку…»
– Я буду молиться, чтобы ты встретила человека, с которым сможешь обрести счастье.
– Спасибо, Николя.
На мониторе зажегся огонек – и нам пришло сообщение:

Я родился в Канаде и говорю по-русски. Мои дед и бабушка были русские и жили на Аляске. Меня действительно зовут Бенджамин. Сейчас я приехал на Аляску, чтобы почтить память предков и разобраться в себе. По профессии я учитель. Раньше занимался проповедованием и был священником.

– Спроси-ка, как он дошел до жизни такой? Из священников в геи – это лихо, – сказала я Николя.
– Одумался человек. – Николя улыбнулся. – Здесь и спрашивать нечего!
От Бенджамина пришло еще одно сообщение:

Недавно мне исполнилось тридцать два года, и я решил, что не буду скрывать от самого себя, что мне нравятся мужчины. Я получил классическое воспитание, поэтому в юности стеснялся своих желаний. Сейчас мне нужен друг, с которым я смогу создать семью. Зиму и весну я провожу в Калгари, а летом приезжаю на Аляску в Диллингхем, где жили мои предки. Когда приходит осень, я беру рюкзак и отправляюсь в заброшенный охотничий дом в Северных Кордильерах, чтобы глотать тишину, как глотают джин. Горы, покрытые ковром хвойных деревьев, зовут меня, и я не боюсь потеряться в этом раю.

– Николя, он не только садовник, он еще и поэт!
Николя наконец проявил интерес и начал писать о себе, закрывая монитор, чтобы я случайно не узнала о нем какие-то новые страшные тайны.
– Он прислал фото, – через время бросил Николя, разворачивая ко мне экран. – Что ты можешь сказать?
Высокий широкоплечий мужчина с темными вьющимися волосами был похож на богатыря из русских сказок, попавшего, на свое счастье, в западный мир. Сильный, уверенный и бесстрашный. В его густую бороду были вплетены разноцветные нитки мулине, а голову перехватывала повязка, как носили хиппи.
Это был западный человек, которому трудно объяснить, что есть старики и дети, ищущие на свалке еду, что самолеты уничтожают целые города с мирными жителями… Бенджамин был из другой реальности, где проблемой считается потеря дедовой удочки.
– Я уверена, что он тебе подходит, – сказала я Николя. – Он любит жизнь, путешествия и занят поиском себя, а не протиранием штанов на диване. Обязательно подружись с ним. Общайтесь. Там видно будет…
– Но ты ведь понимаешь, – с горечью произнес Николя, – что у нас нет будущего. Мой удел – остаться в болоте, а его – написать мне несколько добрых писем и раствориться в канадских лесах.
– Ты только что говорил мне о любви и вере, о преодолении преград, о том, что спать нужно с тем, кого хочешь.
– Жизнь не позволит…
– Бенджамин ждет ответа.
Мне удалось разглядеть, что он хочет увидеть нашу фотографию.
– Какое фото ему отправить? – Николя разнервничался. – Здесь я тощий, а тут похож на покойника.
Николя щелкал мышью по папке с фотографиями и никак не мог выбрать.
– Отправь эту, – подсказала я. – Здесь мы в летнем парке. Мы ели мороженое и катались на паровозике. Наш единственный выходной за прошлое лето, когда мы смогли посетить парк.
– Наверное, ты права. – Николя выбрал фото, на котором он был в голубом джинсовом костюме, а я в зеленом платье и белом платке, и бросил его в неизвестность.
Бенджамин спросил:
Это точно твоя сестра? Я бы подумал, что жена.

– Вечно ты все портишь! – завопил Николя. – Из-за тебя он решит, что я насмехаюсь над ним!
– Напиши, что я – приемная сестра.
– Тогда он уличит меня во лжи.
– Это не ложь!
– Еще какая! Мы просто случайные знакомые!
– Да неужели?!
– Эх, ладно. Напишу.
И Николя настрочил:

Эта девушка из Грозного. Мы друзья, но еще и названые брат и сестра. Сами так решили. Скоро она уедет домой, а я останусь один и готов продолжить беседу.

– Мне действительно нужно возвращаться, – сказала я. – Ты сможешь жить дальше и не делать глупостей? Расскажи мне, чем все закончится с Бенджамином. Обещай!
– Окей! – Николя протянул мне руку, и я ее пожала, будто мы только что встретились.
В коридоре зашуршала сумками Фрося.
– Твою мать! – раздалось ругательство, после чего она, зацепившись за тумбочку с обувью, грохнулась.
– Как хорошо, что ты вернулась. – Я бросилась к ней. – Утренним рейсом я поеду к матери, а ты оставайся с Николя. Он вышел из комнаты, и мы ищем ему парня.
– Ну-ка тихо на этот счет! – прикрикнул Николя, продолжая что-то строчить на Аляску.
– Слава богу! – Фрося с моей помощью поднялась. – Притащила поесть немного. Приготовим, и я тебя провожу.
Мы отнесли сумки на кухню и поставили запекаться картошку с мясом.
– Как тебе удалось? – спросила она.
– Рассказала несколько историй…
От сытного завтрака я отказалась и выпила чай с двумя крошечными кексами. Николя решили не тревожить – он так увлекся новым знакомым, что забыл попрощаться.
Спускаясь по лестнице, где в целях экономии тоже не было света, мы ориентировались на предрассветную дымку, проникающую сквозь разбитые подъездные окна.
– Надо успеть на утренний автобус. В расписании написано, что он в шесть тридцать утра.
– Я тебя провожу до автовокзала, – сказала Фрося.
– Найду дорогу сама.
– Нет, это мой долг!
Фрося, не спрашивая моего разрешения, неожиданно меня обняла, а затем, смутившись, пояснила:
– Ты не подумай чего, это я по-дружески. Так и знай, если бы ты не приехала, Николя мог откинуться. Он никого не слушает. Только ты имеешь на него влияние. Поэтому я тебя и притащила. Оторвала от важных дел.
– Никаких дел у меня нет. Кругом алкаши и бандиты. Я строчу по десять писем в день то в издательства, то в правозащитные организации, то в газеты. Рассказываю о дневниках. Толку – ноль.
– Ты спасла Николя! Это самое важное.
– Для меня важно издать чеченские дневники. Николя вы бы и сами спасли. Не нужно мне приписывать несуществующие подвиги.
– Это не так, – возразила Фрося. – Он со мной не разговаривал, заперся, а тебе сразу открыл.
– Не сразу! Просто я люблю рассказывать пережитое дождю, костру и другим сумасшедшим…
Фрося засмеялась.
Мы вышли на улицу и отправились пешком к автовокзалу, до которого было не меньше пяти остановок. Город просыпался, его горбатые улицы заполнялись прохожими.
На автовокзале были нищие и бомжи, они просили подаяние. Между пассажирами утренних рейсов, спешащих в пригород, бродила молодая нищенка с новорожденным младенцем. Она просила денег на молоко. Фрося порылась в кармане и нашла мелочь.
– Знаешь, я терпеть не могу нищих, но рядом с тобой чувствую, что обязана быть доброй, – сказала она.
Фрося увлекалась националистическими идеями, с ее тонких розовых губ то и дело слетали слова о черных с Кавказа или о нищих, которых нужно гнать с улиц. В тридцать один год Фрося так и не поняла истину: мы все одинаково испытываем боль, и любой из нас может оказаться на свалке.
Именно там, пережив все войны, ранения и потери, оказались бы я и мама, не возьми я кредит под грабительские проценты и не купи комнату в коммунальной квартире без удобств.
Подъехал мой автобус, которому стукнуло не менее пятидесяти лет. Его салон мгновенно наполнился едким дымом, и пассажиры кашляли, а шофер матерился и бил по баранке руками.
Здравствуй, село Бутылино!
Сероглазая Фрося упорхнула, затерялась в разномастной толпе, а я смотрела сквозь грязное стекло на деревья, небо, дома и пыталась понять, как мне жить дальше, если Николя уедет в Канаду. Пусть он сам в это не верит! Но глубоким ведьмовским оком я уже видела, как прилетит самолет, и Бенджамин спасет его. Все в этом жестоком мире имеет свои законы. Поэтому и мне нельзя сдаваться. Если приходится делать шаг назад, то только для того, чтобы вдохнуть полной грудью и совершить пружинистый прыжок вперед и вверх.

Мама негодовала по поводу моего исчезновения и обрушила на меня все проклятия, какие вспомнила. Я была обвинена в ереси и сострадании к богомерзким тварям.
– Найму людей, чтобы тебя хорошенько избили, – пообещала мамаша. – Куплю им бутылку!
Никогда не сомневалась в родительнице. Однако дочерний долг велел следить, чтобы она вовремя питалась и не забывала пить лекарства. Поэтому на высказывания подобного рода я перестала обращать внимание.
Чтобы отдохнуть от ее ругани, я отправилась в центр села, надеясь заплатить за коммуналку, но обнаружила раздавленного машиной кота. Он лежал на противоположной от нашего дома стороне. Вначале я побоялась к нему подойти, но затем обернулась и заметила, что дети Трутня трогают раздавленного кота палкой.
В «Антигоне» говорится, что душа не обретет покоя, если не похоронить тело.
В траве валялся цветной пакет. Я подобрала его и приблизилась к коту. Дети убежали. Голова кота была полностью раздавлена колесом, и мозги присохли к дороге. При жизни это был крупный кот с коричневыми полосками на белой шкуре. Мы с мамой прозвали его Разбойником и иногда подкармливали. Нужно было положить его в пакет.
Дети Трутня увидев, как я бестолково кручусь у кошачьего покойника, вернулись. Я вручила Любаве и Гришке свою сумку, зонтик и тетрадь дневника. Но поднять кота с дороги не хватало сил, особенно меня смущала расплющенная голова животного.
Гришка додумался:
– Тетя Полина, нужно лопатой! Я лопату принесу.
Дети нырнули в свой подъезд. В это время мимо проходил пожилой мужчина. Я окликнула его и попросила помочь, сказала, что хочу похоронить кота. Мужчина дернул головой, словно от удара невидимой пули, и спросил:
– Нездешняя что ли? Тебе оно надо?
– Кота нужно похоронить, – повторила я.
– Тебе следует привыкнуть и жить как все!
– Сохрани меня Бог. Никогда!
– А труп давно лежит?
– Пару дней.
Мужчина взял кота за хвост и поднял над дорогой. Подбежавшие дети с лопатой застыли от ужаса. Незнакомец прикрикнул на меня:
– Открывай мешок!
Я подставила пакет, и теперь оттуда высовывались только задние лапы и хвост.
Мужчина улыбнулся:
– Вот и все. Руки помою, не беда…
Гришка и Любава остолбенели. Я положила пакет с Разбойником во второй пакет, чтобы прикрыть хвост и лапы.
Любава тихонько сказала:
– Спасибо вам. Спасибо!
С пакетом я отправилась в центр села, чтобы найти коту последний приют. Через пару кварталов мне повстречался Ворон. Он был навеселе.
Ворон спросил:
– Что в пакете?
– Кот, которого сбила машина. Иду хоронить.
– Ты гонишь!
Я раскрыла пакет. Ворон больше ничего спрашивать не стал. Он замер на месте и долго смотрел мне вслед.
Мертвого кота в пакете, прочитав молитву из Корана, я положила в кусты шиповника.
Ночью, укутавшись в плед, я смотрела фильм про Вольфа Мессинга. Мне всегда нравились истории о людях, способных творить чудеса. Это был ребенок из бедной еврейской семьи, которого хотели убить как колдуна. Он видел на расстоянии и читал мысли. Вольф сбежал из дома, так и не став раввином, как мечтал его отец.
Астролог Гитлера Эрик Хануссен его недолюбливал. Вольфа заточили в тюрьму, где он объявил, что хочет показать удивительные фокусы. Фашисты были декадентами, ценителями тонких искусств. Все руководство собралось в камере странного узника. И тогда Мессинг достал из тайника целую пригоршню бриллиантов и бросил их на пол. Охранники и начальство кинулись собирать драгоценности! Вольф запер их в камере и бежал.
Его подвиги и приключения в СССР настолько известны, что не имеет смысла их пересказывать.
Согласно учению древних майя, наш мир не более чем иллюзия. Наверное, есть кто-то, обладающий в миллиарды раз большей силой, чем живший когда-то среди нас Вольф Мессинг. Этот некто способен внушить, что мы все существуем! Но на самом деле нет никакого села Бутылино, как никогда не было чеченской войны или Хиросимы и Нагасаки.

В солнечные дни в Бутылино приезжали городские туристы. Они отдыхали на берегу озера. Местные старики приметили, что иногда люди угощают бездомных собак и кошек – колбаской и рыбкой. Стали тоже ходить вдоль берега, где не было проволоки. Туристы наливали им молоко, пиво и делились сыром. Старики со слезами на глазах вспоминали об этом душными вечерами.
Бродя по берегу, мы с мамой познакомились с односельчанами. Среди них была и Исидора. Она побиралась среди туристов вместе с сыном.
– Работы нет, – жаловалась она. – За неуплату нам давно отключили электричество и воду. Пособия нет. В девяностые годы я с ребенком искала на свалке бутылки и сдавала их. Так и жили. Муж погиб в драке.
Сын Исидоры, восемнадцатилетний Павел, не стесняясь, просил на водку. Кто-то из отдыхающих протянул ему хлеб.
– Хлеб не нужен. Дайте десять рублей, – нахмурился Павел.
Коренные жители села Бутылино рассказали нам забавнейшую историю.
– Посадили мы картошку в прошлом году. Думали собрать по осени урожай и продать. Богатыми себя считали! – поведала Исидора. – Выросла у нас славная картошка.
– Ночью слышим дрынь-дрынь-дрынь, – изобразил звук уазика на ухабах Павел. – Смотрим в окно, а там…
– Три мужика с ружьем, – перебила его мать. – Они наставили ружье на наше окно и выкопали пол-огорода картошки. Загрузили мешки в уазик и укатили.
– А милиция?! – вскричала мама.
– Милиция у нас одна – Водочкин. Мы ему позвонили. Водочкин сказал, что стыда у нас нет. Нам пол-огорода картошки оставили, а мы еще жалуемся. Мы с сыном рассудили, что участковый прав.
– Но на следующую ночь, как только спать легли, – продолжил Павел, – слышим снова дрынь-дрынь-дрынь… Опять приехали. Наставили ружье на окно и выкопали остальную картошку. Больше мы на огороде ничего не сажали. Все равно отберут!

На следующий день мы договорились вместе сдать металл. Пока волокли тачки, груженные найденным вдоль берега хламом, Исидора ойкала и хваталась за сердце.
– Забор выкрашен в синий цвет. Внутри – кирпичное строение. Вот там это и произошло…
– Что произошло? – спросила я.
Моя тачка, переделанная из детской коляски, гремела подшипниками вместо колес. К синему забору я привезла несколько десятков килограммов железа с надеждой сдать их и купить еды.
– Скупщики – отец и сын – были грубы. На два-три килограмма всегда обвешивали, а возмутишься, замахнуться могли да такими бранными словами отчитать, что страшно становилось. Поссоришься – сдавать металл некуда… Надо десять килограммов железа сдать, чтобы купить одну буханку хлеба, – пояснила Исидора. – Однажды приехали сдавать металл очень дерзкие ребята. Скупщики их надули. Мы всегда молча уходили, зажав в кулаке мелочь, а те ребята такое сделали…
Неожиданно женщина вздрогнула.
– Головы отрезали, – прошептала Исидора. – Отцу и сыну. Младшие дети убежали, испугались. Жена спряталась. Головы отрезали и на кирпичи у дома положили. Потом милиция приезжала, разбирательства были… Только никого не посадили. Теперь младшие сыновья и мать металл принимают, про тот день вспоминать не любят, а матерятся по-прежнему…
– Ясно, – сказала я, и мы постучали в синие ворота.

Утром к нам пришла женщина-почтальон. Оказалось, маме начислили пенсию! От неожиданности мы не могли несколько минут прийти в себя и решили, что произошла ошибка. Но ошибки не было: есть прописка – есть минимальная пенсия. Мать всю жизнь работала, но бумаги о стаже сгорели в войну.
Джульетта почтальона облаяла, а мы расцеловали. Маме начислили около трех тысяч рублей. Вознося молитвы Богу, мы благодарили за то, что сможем купить продукты.
Дети Ворона сразу прибежали у нас занимать. Ворон поймал их и отругал:
– Не смейте меня позорить! Я в вашем возрасте воровал. И вы воруйте. Но не занимайте. Мы не нищие.
Мама посмотрела на него и сказала так:
– Когда голодный ворует еду – это не грех. Кто осудит?
Ворон улыбнулся. Не ожидал таких слов.
– Тетя Поля, теперь вы поможете кошкам и собаке? – спросили дети Ворона.
Животные в селе начали гибнуть от глистов. Теперь появилась возможность купить лекарство.
– Конечно, – пообещала я.
Лекарства пришлось добывать с боем. Вначале продавщица ветеринарной аптеки сказала:
– Таблеток нет. Идите отсюда!
Когда я и дети Ворона попросили у нее витамины, она отмахнулась со словами: «Мне надоели покупатели!» – и уткнулась в телевизор, где шла любовная мелодрама. Так бы мы и ушли ни с чем, если бы в тот момент в аптеку, по размерам похожую на шкаф для одежды, не заскочила знакомая продавщицы. Женщина средних лет, не сдерживая эмоции, кричала:
– Кошку… слышишь ты, кошку черви заживо слопали… Гони таблетки!
Продавщица нехотя оторвалась от телевизора, скривилась, но открыла ящик в столе и вытащила лекарства. Таким образом досталось и нам.
Возвращаясь в родной двор, мы встретили молодую женщину, торгующую в ларьке. Она была одинокая, с маленьким ребенком на руках.
Женщина предложила:
– Давай для здоровья по утрам бегать у озера. Встретимся в шесть утра?
– Мы тоже участвуем! – обрадовались дети Ворона.
– Нет, я только Полину приглашаю, – настаивала новая знакомая.
– Хорошо, – согласилась я. – Будем бегать вдоль трассы.
– Нет, у озера!
– Там пыль, камни, часть берега перегорожена проволокой. Как там бегать? – удивилась я.
– Зато там бегают парни из Союза «Соколы Отечества».
– Давно ты бегала по утрам?
– Давно, – грустно вздохнула она. – Два года назад.
Если учесть, сколько лет ее ребенку, который не знает отца… Опять захотелось «побегать»?
Я вежливо отказалась.

Ночью мы спасали Алену. Она дралась с соседями из дома напротив – скупщиками краденого.
Скупщики кричали:
– У тебя новые друзья – добрые суки. Всех им жалко. Они чеченские бандиты! – после чего набросились на Алену с граблями.
Алена, таская за волосы одну из нападающих женщин, голосила:
– Врете! Вы сами воры и твари!
Мы взяли фонарь, кликнули собаку и с собакой и фонарем показались из подъезда. Начали орать про милицию. Это был блеф. Однако сработало! Скупщики краденых вещей бросились наутек. Крики и вопли смолкли.
Алена была спасена.

На огородах выла собака. Бабка Алиса, подумав, что это наша Джульетта, громко материлась из окна. Вторя ей, на улице раздавались пьяные крики. Гремела очередная драка.
Собака продолжала выть.
В пять утра мама отправилась с Джульеттой гулять, и навстречу им выбежала лохматая черная собачка и завиляла хвостиком. Это оказался мальчик. Он был так резв, что я, выскочив вслед за матерью, едва смогла его поймать.
– Щенка надо уносить, пока не убили соседи, – сказала я.
Но мама не успела. Из подъезда вышел Ворон, из одежды на нем были только белоснежные шорты, сел на ступени, перегородив таким образом путь в убежище.
На шум приковылял дядюшка Шило и пришел Трутень, с перекошенной от похмелья физиономией.
– Чья это моська ночью спать не давала?! – взревел Трутень. – Убью и шавку, и хозяина ее!
Он, как и Алиса, решил, что это была Джульетта.
Ворон тихо ответил:
– Собака моя.
Трутень изобразил улыбку:
– А-а… А я думаю, кто это гав-гав говорит? Твой пес? Хорошая собачка, милая!
Дядюшка Шило кивнул в знак согласия.
Ворон достал сигарету и крикнул к себе на второй этаж:
– Сын! Твоя собака ночью убежала из сарая. Пойди привяжи ее за домом.
Через минуту раздался топот ног, и сонный парнишка скатился со второго этажа по старой скрипучей лестнице. Я представила себе ужасную сцену, которую сейчас разыграет жизнь: щенка убьют и приготовят обед.
Сын Ворона побежал в сарай.
Передав маме щенка, которому едва исполнилось полтора месяца, я бросилась вслед за мальчиком. Мы встретились, когда он нашел капроновые женские колготки и собирался бежать обратно, чтобы связать ими собаку.
– Стой! – сказала я. – Никому не скажу. Клянусь! Ни твоему отцу, ни соседям. Но вы ведь убить щенка хотите? Зарезать? Говори мне правду, и я попробую спасти собаку.
Мальчишка насупился и молчал. За предательство в их кругу наказывали смертью.
– Мы же друзья. Я хочу знать. Это ведь не ваша собака. Тебе ее не жаль?
– Жаль, – эхом отозвался мальчик. – Но я очень боюсь отца. Он может убить меня. Я сделаю все, что он прикажет. Прикажет привязать – привяжу. Убить, ну что же… Я всего лишь солдат.
Мы медленно пошли к дому. Мама щенка из рук не выпускала. Сын Ворона протянул ей капроновые колготки.
Она обратилась ко мне:
– Завяжи вокруг шеи собаки.
Трутень подмигнул и посоветовал, облизнувшись:
– Потуже.
Я завязала очень свободно, надеясь, что щенок освободит голову и сумеет убежать, когда его поволокут к сараям. Сын Ворона видел, что я делаю, но молчал.
Зато мама встряла:
– Почему так свободно завязываешь?!
Я стала мимикой объяснять, что щенку грозит лютая смерть, а прожить столько лет на свете и быть наивной, как дитя, стыдно. Мама смолкла. Трутень и дядюшка Шило ушли, а мы остались.
Ворон докурил сигарету и отдал приказ сыну:
– Забери у тети Лены щенка. Слышишь?
Мальчик не шелохнулся.
Мама, наконец догадавшись, что происходит, прижала собачонку к себе и спросила Ворона:
– Вы его съесть хотите?
Отец и сын переглянулись. Сын Ворона приврал:
– Тетя Лена, я принес щенка поиграть.
Тогда встряла в беседу я:
– Ворон, вы хотите его убить. Я знаю. Отдайте мне.
Ворон молчал.
– Отдайте! – повторила я.
– Это не мой щенок. Пусть сын решает, – наконец произнес он.
Я сняла петлю с собачьей шеи и сказала:
– Он мне отдаст, верно?
Мальчик не знал – радоваться или протестовать и напряженно смотрел на отца, пытаясь угадать, как именно нужно поступить. Но я уже взяла на руки маленького пса и ушла в дом, пока собакоеды не передумали.
Ворон с сыном сели на мотоцикл. Ворон вздыхал:
– Что нам есть? Поедем, может, рыбы наловим…
Сын кивал.
А я отправилась в путь. Первым делом я постучала в ворота к курдам. В селе Бутылино проживала большая этническая группа из Курдистана, народа, чьей страны нет на карте Земли.
В разных домах мне открывали двери мужчины и женщины. Со слезами на глазах я просила:
– Возьмите собаку. Ее убьют. Съедят мои соседи.
Люди жалели меня и собаку, но отказывались. Не хотели кормить животное. Жалели еду больше, чем нас.
– Простите, сами перебиваемся с хлеба на воду. – Выслушав историю щенка, они закрывали дверь.
В одной из курдских семей мне понравился мальчик лет семи. Его мать стояла молча, как и положено женщине Востока. Отец был неумолим.
– Нет средств на пропитание. Едим только рис с овощами, выращенными на огороде. Нам собака не нужна!
А курдский мальчик кидался на них и кричал то на своем языке, то, путаясь в словах, на русском:
– Убьют щенка! Я возьму его. Кормить буду. Папа! Мама! Он маленький! Я будку ему построю! Папочка, разреши!
Но щенка не оставили.
Выйдя из курдской слободки, я постучала к русской женщине. У нее во дворе оказалось восемнадцать кошек.
– Извини, – сказала она. – Пусть Господь поможет. Я не могу. У меня сосед, прошедший Чечню. У него оружие. Он сильно пьет и стреляет по всем собакам, которых видит. Убил у меня трех.
Она расплакалась.
Затем я постучала в другой частный двор и оказалась у пенсионерки из Белоруссии, которая, рыдая, поведала мне о том, как вся ее семья, пять человек, живут на одну крошечную пенсию и голодают. Работы нет.
– Курицу позволяем себе только на Пасху! Каждый день – макароны. Раз в год курицу видим!
Слезы пенсионерка не вытирала.
Я шла дальше и стучала, стучала в сердца и двери. Слушала новые истории безысходности и кошмара. Я обошла около сотни домов. Прошла несколько кварталов. И, уйдя от нашего жилища на другой край села, повстречала пожилую женщину по имени Мария.
Мария рассказала о том, как Ворон с друзьями ходил по их улице и спрашивал людей:
– Есть собаки, которые вам надоели? Отдайте!
Соседи Марии отдали им нескольких собак. Их зарезали на глазах у всех, отобрали, как показалось мужчинам, самые лакомые кусочки мяса. Остальное раздали бомжам.
Мария, в отличие от соседей, не видела начала этих событий, так как молилась у иконы Иисуса. Когда она вышла на крики, соседские собаки уже были мертвы. Пожилая женщина, перекрестившись, схватила вилы и кинулась на убийц: «Пошли прочь, слуги сатаны!» Мужчины испугались. Об этом поступке Мария вспоминала с гордостью.
В ее дворике уживались собаки и кошки. Мария взяла у меня черного лохматого щенка. Назвала Рексом. Подумав, что оставляю щенка в надежных руках, я поблагодарила ее и ушла.

Вернувшись в свой дворик, я увидела на скамейке маму, рядом с ней сидел дядюшка Шило. Он недоуменно щурился на оранжевые дипломы с литературного конкурса имени Януша Корчака. Их прислали из Иерусалима за мои антивоенные рассказы.
Мама рассказывала соседу новости, а заодно угощала бутербродами. На хлеб с сыром дядюшка Шило набрасывался яростно, мял деснами в отсутствии зубов, кряхтел, отчего его худое и дряблое тело выглядело еще более тщедушным.
Эту идиллию прервало появление пенсионерки Зинаиды. Она опустилась на свободный край скамейки.
– Ой, что было, что было! – длинными загорелыми руками соседка хлопала себя по коленям, обтянутым ситцевым сарафаном. Загар Зинаида получила, работая за еду на огородах зажиточных сельчан.
Я удрученно вздохнула, понимая, что сейчас услышу об очередном происшествии. Так и произошло.
– Ночью к нам пришла хозяйка квартиры. Она алкоголичка, – зачем-то пояснила Зинаида. – Вместе с другими алкашами хозяйка колотила в дверь. Антон выскочил, началась драка. Катались по ступенькам. Водочкин не ночевал у жены. Был у любовницы, что живет рядом. Он выскочил, а помимо нас подрались люди у ларька с водкой. Водочкин давай всех бить-материть. По одному запихивал буянов в служебную машину, кричал: «Твари! Вы мешаете спать!» Именно он развез их по местам ночлега…
– Места ночлега? – удивилась я.
– Да, – кивнула Зинаида. – Сараи, старые гаражи, свалки.
Я ушла, чтобы не слушать продолжение, а мама осталась сидеть с соседями.

Мой телефон зазвонил вовремя, чтобы я не сошла с ума.
– Приезжай. Ты сможешь добраться до города? – спросил Николя.
– Смогу.
– Жду, сестра.
Его голос, согревающий меня бархатистым сопрано, переливался сегодня новыми нотками, словно что-то случилось, о чем я не знаю, а он не хотел объяснять по телефону.
Через три часа мне удалось добраться до Ставрополя.
Николя открыл дверь и, пританцовывая, показал какой-то сверток. Ничего не поняв, я попросила его объяснить, зачем так спешила.
– Жди здесь, я сейчас, – ответил на это Николя и, оставив меня в коридоре, забежал в большую комнату и заперся.
Я включила свет. Электричество работало. Значит, появились деньги оплатить коммунальные услуги.
Николя вышел ко мне в футболке, которую я никак не могла разглядеть, потому что он кружился и плясал. На нем были изящные новенькие ботинки.
– Всегда о таких ботинках мечтал! – ликовал он. – Бенджамин был в Мадриде и купил их для меня.
Николя наконец остановился, и я разглядела на футболке руки, которые бережно держали радужное сердце.
– Очень красиво, – похвалила я. – Тебе идет!
Николя вертелся перед зеркалом, и рваные асимметричные пряди волос делали его невероятно похожим на детектива L из «Тетради смерти».
– Здесь изображено сердце в виде радуги. Ты знаешь, что так выглядит наш флаг?
– Да, ты говорил.
– Если бы спросили меня, – Николя задумался, – я бы не выбрал радугу.
– Почему?
– Я хотел бы, чтобы наш флаг был цвета неба, голубой, яркий, как небо ранней весной, падающее на тебя и всеобъемлющее… Вот таким он должен быть!
– Футболка отличная.
– Это правда, спасибо. Бенджамин еще прислал мне сандалии из натуральной кожи и джинсы с низкой талией.
– Он тебя балует!
– Мужчины будут влюбляться в меня до самой старости! – торжествующе заявил Николя. – Ты же знаешь, что почти все знаменитости были геями! Александр Македонский! Оскар Уальд! Чайковский!
Я присела на тумбочку и не мешала ему радоваться. Когда Николя вдоволь нахвастался, то позвал меня пить чай с гренками.
– Ты будешь носить это каждый день?
Николя погрустнел.
– Обувь буду, а футболку – нет. В таком виде на улице показаться нельзя, сразу череп проломят. Но дома я буду каждый день подходить к зеркалу и мечтать о том, что наступит время, когда я окажусь в безопасной стране, где действуют законы и окружающие уважают геев. В такой стране можно не бояться за свою жизнь.
– Россия никогда не станет такой страной?
– А ты что по этому поводу думаешь?
Мне нравилось, что Николя стал веселым и перестал отрицать возможность уехать в Канаду.
– Тебе нужно сделать загранпаспорт, – настаивала я, достав из чашки дольку лимона и аккуратно прожевывая горькую корочку.
Николя любил порядок за столом, поэтому даже гренки ел ножом и вилкой – в отличие от меня, по-восточному отламывающей по кусочку жареный хлеб.
– Тебе долго делали? – спросил Николя.
– Целый год. Уже после того как мы купили российский паспорт, положенный мне по закону бесплатно. Русские спецслужбы проверяли – террорист я или нет, по крайней мере мне так объяснили при выдаче загранпаспорта. Тебе будет легче, ведь ты не жил на войне.
– Зато кредиты… Бенджамин обещал с этим разобраться. Я все держу в секрете. От брата, от семьи, от Фроси. Знаешь только ты! Больше всего на свете я хотел бы сесть в самолет, улететь из России и никогда не возвращаться.
– Взаимно, брат. Давай выпьем за это!
– Конечно.
Мы чокнулись: я чашкой чая, а Николя рюмкой коньяка.
– Бенджамин мне о себе рассказал. Если посчитать наши сообщения, будет уже около четырех тысяч. Его гомосексуальный опыт небольшой, только три парня, причем он со всеми по-дружески расстался и зла не держит.
– Я в этом мало понимаю. – Мне захотелось увидеть на донышке чашки будущее, поэтому я устремила свой взор туда.
– Опять ты покраснела! – возмутился Николя. – С такой скромностью далеко не уедешь!
– Может, мне и не надо далеко уезжать.
– Ты должна попробовать все. Помнишь, Фрося тебе предлагала секс?
– Еще бы не помнить!
– Как ловко ты ее отшила. Она неделю жаловалась, что такого с ней за всю жизнь не случалось. Откуда в тебе такая сила?
– Я пишу дневник. Для меня важен новый опыт и возможность его описать.
– Почему тогда ответила нет?
– Мне нравятся мужчины.
– Философия! – сказал Николя. – Мне тоже нравятся мужчины. Я люблю быть нежным и беспомощным. Отдаваться силе и притяжению парня, с которым мне хорошо.
Боясь поперхнуться, я предпочла сменить тему разговора.
– Ты ничего не знаешь о Захаре?
– Вот! Опять смутилась, трусиха! Ладно. Спросила про Захара, скажу. Геев в Ставрополе не так уж много, все как на ладони. Он сейчас живет с женщиной и нянчит ее детей. Возможно, это временно. Я стал отвыкать от него, хотя в первые недели чувствовал, как кровоточит сердце. Рана горела так, что я бился головой об стену. Но что с того? Захар не моя собственность. Он дарил мне любовь столько, сколько горела свеча. Человек не может быть чьей-то собственностью. Все живущие по шаблонам – несчастные тупые идиоты! Если бы мне дали слово, я прокричал бы всему миру: «Люди! Перестаньте вести себя как скоты! Вы не можете избивать, унижать, калечить тех, кто думает и говорит иначе, чем вы! Вы не имеете права осуждать, казнить и миловать! Геи, лесбиянки, бисексуалы и все остальные имеют равное с вами право жить! Любить! Заводить детей!»
Глаза Николя лихорадочно сверкали, словно он действительно произносил эту речь не при своей одинокой подруге, замученной сомнениями и никак не перестающей видеть кошмары о войне, а перед толпой, жаждущей его крови.
– Однажды я напишу о нас книгу, – сказала я.
– Роман?
– Да. Нужно рассказать миру, как мы здесь жили.
– Я не против. – Николя улыбнулся. – Пиши. Только дай мне имя Валера.
– Почему Валера?
– О, это сексуально!
– Мне не нравится…
– Еще бы! Вместо кофе ты пьешь чай.
– Что значит это заявление?
Николя подлил мне кипятка в чашку, украсил чай новым ломтиком лимона и на вопрос не ответил.
– Отец прожил сложную жизнь, – сказал Николя. – Он много лет страдал. Моя мать умерла совсем молодой. Отец не ходил по другим женщинам, убивал в себе силу. Видел жену в снах. Ребенком я не понимал, почему он что-то бормочет на закате. Отец говорил с ней, будто она рядом. Переезд в Аврору не принес покоя. Когда у него обнаружили рак, мы ничего не могли поделать. Король нашел лучших врачей, но смерть вынесла свой приговор. За несколько часов до своего ухода отец протянул мне бумагу. Это случилось, когда мы по очереди заходили к нему попрощаться. Дрожащим почерком он вывел: «Больше всего сейчас я хочу жить! Жизнь – это самое драгоценное, что есть у человека. Будь счастлив и делай все, что хочешь!» Он не мог говорить, неделю ничего не ел, но ему хватило сил написать и передать мне записку. Я храню ее как священный амулет, зашив бумагу в кожаный треугольник.
Николя показал амулет на тонком шнуре, который я до этого не замечала.
– Перед лицом смерти никто не лжет.
– Он лежал на белых простынях с заостренными чертами лица, и я почувствовал себя его отцом, а его – своим сыном. Боль от этой потери со мной постоянно. Ноющая, несмолкающая боль. На земле остался дорогой мне человек – бабушка Ула. Она совсем стара и после смерти сына перестала ходить. За ней преданно ухаживает Лиана. Я стараюсь звонить каждый день, чтобы послушать голос Улы, который, возможно, тоже вскоре останется лишь моим воспоминанием.
– Не унывай! – сказала я. – Война научила меня, что никакого завтра не существует. Есть только сейчас, и все мы внезапно смертны. Каждый миг следует проживать как последний, а тех, кто уходит, напутствовать: никогда не возвращайтесь сюда!

Мы вышли в сияющий август. Николя был в персиковой рубашке и бежевых брюках, оставив дома футболку – подарок Бенджамина. На мне была зеленая блузка и длинная воздушная юбка. Платок я оставила в селе, и мои волосы непослушно рассыпались по плечам.
Ветер принес дыхание ясеней, восточных буков и скальных дубов. Могучие деревья охраняли покой в этих местах, совсем как в Грозном – синие горы. Ставрополь, окруженный лесными массивами, дремал после полудня.
У драмтеатра играла музыка, били мощные струи фонтанов, а в воздухе зависла словно нарисованная радуга. Голос пел о Париже, о юной девушке, которая влюбилась в бродягу.
– Пошли танцевать, – сказала я.
– Куда? Здесь никто не танцует!
– В фонтан, конечно.
– Что люди подумают?
– Тебе есть до них дело?
Навскидку было градусов сорок. Я полезла в фонтан, подобрав края юбки, и, ощутив ступнями прохладу, поняла, почему меня так тянуло сюда.
– Ты сумасшедшая! – воскликнул Николя, но последовал за мной.
Зачерпнув воду, я обрызгала его. Николя взвизгнул, отпрыгнул и едва не упал: дно фонтана оказалось необычайно скользким. Добравшись до струи, бьющей на два метра в высоту, он направил ее так, что меня окатило с ног до головы. Я довольно засмеялась. Сегодня это было то что нужно!
Редкие отдыхающие на скамейках вокруг фонтана улыбались, принимая нас за влюбленных. Николя смеялся мне в ответ и не мог остановиться. Я взяла его за руки, и мы закружились.
– Все будет хорошо, – пообещала я.
– Правда?
– Ну конечно. Я найду работу в Москве, а ты улетишь в Канаду.
– Аминь, – улыбнулся Николя. – Аминь.

Мама с Джульеттой встречали автобус из Ставрополя на остановке.
Со стороны пивного ларька к нам подкрался мужик с бутылкой водки. Он замахнулся на маму:
– Сейчас дам тебе и твоей собаке по голове!
Мама спокойно ответила:
– И сядешь на пять лет в тюрьму.
Пассажиры, ожидавшие свой рейс, смотрели кто в небо, кто в землю.
Мы отошли от остановки, но мужик бросил нам в спину:
– Я вас застрелю! Чеченцы!
– А ты – сволочь, – не сдержалась я.
Мама пообещала:
– Я тебя задушу, – и показала ему перцовый баллончик.
Мужик бросился в кусты и быстро исчез.
На следующее утро я пошла в магазин за булочками и заметила, как на противоположной стороне девушка, которая предлагала мне бегать по утрам, дерется с этим самым мужиком.
Мужик истошно верещал:
– Не даешь водку в долг, получишь в рыло!
Девушка ударила его корягой, служащей подпоркой для двери ларька. Буйный алкоголик отступил.
У магазинчика с булочками сидела худая рыженькая собачка, похожая на кота. Заглянув внутрь, я увидела старшую дочку бабки Алисы.
– Рыженькая собачка чья? – спросила я.
– Людей с верхней улицы. Наверное, потерялась, – ответила женщина.
Купив булочки, я столкнулась у выхода с мужиком. Он держал потерявшуюся собаку:
– Мы пойдем с тобой к дядюшке Шило.
Собачка тряслась и дрожала. Я подошла и выхватила ее из слабых трясущихся рук.
Мужик обозлился:
– Это собака Шило! – прокричал он.
– Шило в нормальной стране уже предстал бы перед законом. И ты вместе с ним, – ответила я и с собакой на руках нырнула обратно в магазин.
За мной вбежал новый покупатель – парень двухметрового роста, а за ним – неугомонный алкаш, который схватил ничего не понимающую продавщицу и начал орать:
– Дай водку в долг!
Дочка бабки Алисы пустилась наутек, за ней и двухметровый красавец.
Продавщица, вырываясь, спросила меня:
– Вы тоже уйдете?
Я открыла дверь и заорала:
– Ну-ка оставь ее! Быстро! Вон отсюда!
Мужик по-рыбьи вытаращил глаза и вышел. Подбежали хозяева рыженькой собачки. Я, отдав им животное, поинтересовалась у продавщицы:
– Кто этот алкаш?
– Это дядя Боря, – ответила продавщица. – Очень приличный человек. Он водитель автобуса, курсирующего до Ставрополя. Но когда дядя Боря пьяный, мы его боимся…

В самом начале сентября мне приснился сон. Будто живем мы не в двухэтажном бараке у трассы, а в общежитии, где стены и окна выкрашены в белый цвет. Все соседи по-прежнему рядом.
Синеглазая русая женщина в кружевном фартуке кинулась ко мне и взволнованно сказала:
– Я пришла к Утке, чтобы убрать. У него такая грязь. Я поесть хотела приготовить, а он не выпускал меня, приставал ко мне…
Выбежал Утка, темноглазый коренастый старик, и попытался насильно втащить женщину к себе.
– Убирайся отсюда. Не твоего ума дело, – крикнул он мне.
Я встала между ним и входом в комнату:
– Никуда не уйду.
Он разозлился, отпустил женщину и хлопнул дверью. Я предложила незнакомке чаю. Она отказалась. В благодарность за спасение она вымыла пол около моей двери, хотя я возражала.
– Ты добрая, – сказала на прощание женщина.
Проснулась я оттого, что во дворе стоял нестерпимый галдеж. Людям раздавали поминание. Три года прошло, как Утка убил свою маму. Я рассказала сон бабке Алисе и детям Ворона. Описала внешность женщины.
– Это мать Утки! – вскричали потрясенные соседи.
Но я никогда не видела ее фотографий… Их вынес сам Утка, расплакался, начал креститься. На фото была женщина из моего сна.
После того как Утка убил свою маму, он не спал по ночам. Включал радио, будильник, раскладывал детские пищалки по квартире в надежде, что шум позволит ему не слышать голоса покойных, укоряющих его.

Днем я помогала бабке Алисе собирать виноград и услышала скрежет. Не поняв, откуда идет шум, я оставила плетеную корзинку в траве и подкралась через заросли к сараям. Бабка Алиса, пригнувшись, ковыляла за мной.
Дядюшка Шило поддевал ломом камни в стене чужого запертого сарая.
– Чей это сарай? Кто его хозяин? – спросила я бабку Алису.
– Какое мне дело? – пробормотала она.
Я побежала к пенсионерке Зинаиде.
– Чей сарай ломает дядюшка Шило?
Зинаида ответила:
– Не буду связываться! Ничего не знаю!
Мама с собакой Джульеттой, Гришка и Любава показались в нашем окне, смотрящем на огороды.
– Шило, ты чинишь или ломаешь? – громко спросила мать.
Шум мгновенно прекратился. Дядюшка Шило лег в траву вместе с костылем и тихонечко уполз за постройки.
Оказалось, сарай, который Шило хотел взломать, принадлежит семье умершего соседа. В сарае есть ценные вещи.
– Папа дал дядюшке Шило лом, чтобы было удобно вытаскивать камни и сбивать замок, – объяснил Гришка. – Папа лом загнул и сказал, чтобы все по-тихому было, за один день.
К вечеру выяснилось, что Шило так испугался криков моей матери, что лом Трутня намертво застрял между камней. Заговорщики пытались его вытащить, но тщетно. И дядюшка Шило был избит Трутнем.

Ночь прошла без происшествий, кроме обещаний пьяных соседей нас зарезать, потому что мы мешали жить согласно общепринятому укладу. Поутру пенсионерка Зинаида объявила, что завела себе новую собачку. Беленькая собачка на тоненьких ножках семенила за хозяйкой.
Я сразу предупредила, чтобы Зинаида с нее глаз не спускала, но та через час забыла свои обещания и ушла батрачить на чужие огороды. А собачка осталась. Это сразу приметил голодный и битый дядюшка Шило.
Он стал подкрадываться, бормоча под нос:
– Иди ко мне, малютка!
Но на горизонте появилась я, и собачка была спасена. Однако на этом ее приключения не закончились.
К обеду я вышла в магазин за банкой кильки. Около нашего дома стоял Трутень и водитель дядя Боря. Думая, что никто не видит, они запихнули собачку в целлофановый пакет.
Трутень похлопал водителя по плечу:
– На холодец!
Я стала орать:
– Ну-ка, отпустите собаку!
Водитель Боря сделал удивленные глаза:
– Мне сказали, что она ничейная…
Но собаку из пакета все-таки вытряхнул. Трутень ловко засеменил прочь по дорожке.
Пока я спасала собачку, обездоленный дядюшка Шило решил потихоньку снять сетку с огорода и сдать ее на металлолом. Сетку соседи покупали вскладчину, но большая часть заграждения принадлежала бабке Алисе. С поличным дядюшку Шило застукали я и Любава, когда пошли кормить Барбоса. Бабка Алиса, выбежавшая на крики, не стерпела и, поскольку происходящее касалась лично ее, начала угрожать:
– Я обо всем расскажу Макару! Ты знаешь, как мой внучек пытает людей? – вкрадчиво спросила она.
Дядюшка Шило знал. Поэтому он заплакал, повалился бабке Алисе в ноги и пообещал, что больше не будет совершать глупости.
Разузнав, что где-то есть бездомная собака с новорожденными щенятами, он направился туда. Но поймать ему никого не удалось. Старик приковылял обратно с пустыми руками.
Около соседнего подъезда его встретил Трутень, которому самогон прибавил хорошего настроения. Шило и Трутень улеглись на щербатые серые ступеньки и затянули русскую народную песню о родине-матушке. Их нестройное пение немного приглушило пищалки и радио Утки.

Всю ночь над квартирой бабки Алисы гремели танцы. Сельские красавицы веселились с Вороном. Он удачно продал на ярмарке высушенные на балконе дурманящие травы и был бесшабашен и щедр. Бабка Алиса злилась, но молчала. Утром она вышла с перекошенным лицом и отправилась в соседний дом к дочкам и внуку Макару.
А к нам прибыли клиенты. Мы дали объявление в газете о том, что готовы продать свою долю в коммунальной квартире.
– Отдадим кредиты и будем опять скитаться, но в городе, – подбадривала я маму.
При появлении потенциальных покупателей произошел казус: Джульетта, которая лаяла на всех подряд от страха за свою жизнь, завелась и на этот раз. Мама мгновенно приняла решение выбросить собаку в окно. Под окнами – огороды, мягкая земля. Но ветхие деревянные рамы заклинило. Открылась только форточка. Подхватив Джульетту на руки, мама с размаху запустила ее туда. Собака сделала кувырок в воздухе, упала на спину и, держа лапы на груди, начала жалобно скулить.
Оставив покупателей, я бросилась за угол, решив, что Джульетта сильно ударилась. Каково же было мое изумление, когда рядом в крапиве я обнаружила чертыхающуюся бабку Алису. Соседка потирала ушибленные места. Она подкралась подслушать, кто к нам приехал, а собака, вылетев из форточки, обрушилась прямо на нее.
– Не ожидала я такого подвоха, – возмущалась соседка. – Хоть меня и назвали Алисой, но таких чудес даже я не видывала.
– Нечего подслушивать, – парировала я, поднимая нашу дворняжку.
Джульетта не ударилась, а напугалась и теперь, довольная вниманием, виляла хвостом.
Покупатели, осмотрев внутренние помещения, захотели увидеть сарай, который мы с мамой уступили Ворону под гараж для мотоцикла. Соседа дома не было. Только две обнаженные молодые женщины спали в его прихожей, положив головы на старые кеды.
Не сумев открыть дверь сарая, мы решили показать покупателям палисадник. Там, у скамейки, возвышалась гора тряпок и шиньон.
– Кто-то вещи выбросил, – высказала предположение мама.
Мы подошли ближе и вздрогнули: тряпье оказалось нашей соседкой. Алена лежала на земле без движения.
– Давайте подойдем посмотрим, жива она или мертва? – сказала я.
Покупатели испугались:
– Мы трупов боимся!
Соседка лежала в блевотине и нечистотах. Ее наготу прикрывали тряпки, наваленные сверху.
Мама забеспокоилась:
– Алена, ты жива?
В ответ раздалось:
– У-у-у…
– Похоже, все в порядке. – Бабка Алиса семенила следом за нами.
Мама подняла непутевую соседку и надела на нее платье. Покупатели взирали на происходящее не слишком дружелюбно, и в этот момент появился Утка. Он важно подошел с железным ведром к общей качалке с питьевой водой и выплеснул туда свои экскременты.
– Что ты делаешь?! – крикнул из окна Трутень.
– У меня справка есть. Я больной, – огрызнулся Утка.
Покупатели, не прощаясь, ринулись к своей машине.

Днем к нам зашла чеченка Амина. Их семья недавно поселилась на окраине Бутылина и занялась разведением овец. Пытаясь убежать от войны, они попали в диковинный русский мир и были потрясены.
Амина пригласила нас на Уразу-байрам.
– После праздника мы пойдем пешком в Европу, без документов, нелегально. Спасемся отсюда! – поделилась планами чеченка.

Нельзя сказать, что мы все время сидели без работы. Я и мама около месяца проработали в сельском магазине, где продавали сахар и муку. Нам пообещали небольшую зарплату. Магазин мне нравился, только продавщицы ежедневно пили водку.
Когда случилось замыкание, я чинила в магазине электрические провода, потому что единственный на все село электрик справлял день рождения и не мог встать несколько дней.
– Вы же понимаете, у него праздник, – объясняли нам в диспетчерской службе.
Я уговаривала продавщиц не употреблять алкоголь.
– Нечего нас перевоспитывать, – ругались они в ответ.
Из-за всего этого хотелось надеть самый большой платок.
Хозяйка магазина обращалась с нами хорошо, но потом заявила, что платить зарплату не может. За восьмичасовой рабочий день нам полагалось раз в неделю два килограмма сахара и два килограмма муки. Это все.
От такой работы мы отказались.

По четвергам в центре Бутылина проходила ярмарка. Собрав прочитанные книжки, инструменты и все, что можно продать или обменять на еду, мы отправлялись торговать. Меня как обычно окружали дети – Любава, Гришка и их подружка Катя. Любава с братом были русские, светлые, синеглазые, а Катя будто прилетела с другой планеты. Внешне хрупкая девочка напоминала японку. У нее были гладкие черные волосы и внимательные печальные глаза на мраморном личике.
Дети бойко зазывали покупателей. У нашей газеты, расстеленной на грязном после дождя асфальте, толпилась очередь.
Мы смогли выручить немного средств на продукты и, обрадованные, купили детям по леденцу.
Увидев маленьких курдов, Гришка начал бросать в них камни.
– Они не русские! Папа сказал, их надо гнать с нашей земли, – повторил он слова Трутня.
– Нельзя! Им больно, как и тебе.
Гриша недоуменно на меня посмотрел, но бросаться камнями перестал.
– Странная вы, тетя. Мой папа – патриот. Он вступил в Союз «Соколы Отечества». Там дяди говорят: «Россия для русских! Курдов, цыган и других – выселять!»
– Где же им жить? – спросила я Гришу.
– Кому?
– Всем нерусским. Каждому ведь нужен дом.
Мальчик задумался.
– Правильно тетя Полина говорит. Выброси камешки, – поддержали меня Катя и Любава.
– Хорошо, – согласился Гриша.
После ярмарки дети напросились в гости. Я прочитала им сказку о Пастушке и Трубочисте и погадала по линиям руки. На Катиных ладонях были цепи. Это очень тяжелые знаки.
– Пожалуйста, будь осторожной, – попросила я девочку. – Еще у тебя разорвана линия головы, а это предвещает опасность.
У Любавы была разорвана линия сердца.
– Это потому, – рассказала дочка Трутня, – что в четыре годика у меня случился микроинфаркт.
– Не может быть! – ахнули мы.
– Я стояла на коленях перед пьяным отцом и плакала, просила: «Не бей маму!» Папа выпил много, дрался ножом. Я боялась, что папа убьет маму, как дядя тетушку.
– У тебя убили тетушку?
– Она раздражала дядю, и он ее задушил. Тетушка звала на помощь, но никто из соседей не вступился. Побоялись. С тех пор в нашей квартире происходят странные вещи. Открываются шкафы, хлопают дверцы. Папа как увидит это, бежит на улицу. За ним – мама. Иногда ночью мы просыпаемся от жуткого скрежета. Мама говорит, что так ногтями скребла по полу тетушка, когда ее убивали.
– Все наладится, – пообещала я. – Вы подрастете, уедете в город учиться, встретите свою любовь и забудете эти места как страшный сон.
– А как же родители? – спросила Любава.
– Станете им письма писать раз в полгода. Они читать научатся, – пошутила я.
Катя и Гришка засмеялись.
Трудно утешить ребенка, когда все в округе живут именно так, а редкие исключения в эти краях не в счет.
Дед Любавы убил собаку. Пес съел соседского гуся, и сосед потребовал плату за птицу. Тогда дед Любавы вцепился в горло собаке и на глазах у соседа удушил ее. Любава, рассказывая эту историю, охарактеризовала дедушку: «Говно!»
– Давайте йогой заниматься! Мы вам упражнения покажем, – предложила детям моя мама.
Дети не знали что такое йога. Они испуганно спросили:
– Йога – это секта?
Пришлось терпеливо объяснять и показывать. В итоге все радостно согласились, и я написала ребятам несколько упражнений на листочке.
Провожая гостей, мы увидели, как сын Ворона с приятелями ходят в туалет по-маленькому с балкона. Струи мочи попадали в окна спальни бабки Алисы. Мама пожурила мальчишек, сказав, что нужно уважать старость.
– Мы всегда целимся ей под форточку! Пусть пахнет! – загоготали мальчишки.

На следующий день, когда я затеяла стирку, постучала Катя.
– Мне надо с тобой поговорить, тетя Полина, – сказала девочка.
Кате было одиннадцать лет, и я казалась ей очень взрослой. Мы вышли на скамейку к палисаднику.
– Я устала жить. У нас хороший дом, живем мы богато. Есть машина и компьютер. Но папа и мама вечером выпьют и дерутся. Сначала я кричала и плакала. Потом начала вместе с мамой бить папу. Один раз, когда папа упал и не двигался, а мама продолжала его колотить, я стала бить маму. А потом пошла и повесилась. Думала, они перестанут так жить. Одумаются. – Катя заплакала.
– Повесилась?!
– Да. На веревке в нашем гараже. Я залезла по стремянке и, продев веревку через балку, привязала один конец под крышей. Затем я встала на табуретку, сделала петлю и просунула в нее голову. Зажмурилась и спрыгнула.
– Родители нашли тебя?
– Нет. Соседка пришла на крики – папа и мама продолжали драться. Соседка зачем-то заглянула в наш гараж и обнаружила меня. Сломался шейный позвонок. Я, когда вышла из больницы, в специальном корсете ходила сорок дней.
– Сколько тебе было?
– Восемь с половиной. Почти девять. Второй раз недавно хотела умереть.
– Что подтолкнуло тебя это сделать?
– Ничего не меняется. Утром я просыпаюсь, иду в школу, прихожу – делаю уроки, вечером мама и папа пьют водку и дерутся. Стали и меня бить. Вот как-то вечером я снова пошла в гараж, привязала веревку на старое место, встала на ту же самую табуретку, спрыгнула, решив, что на этот раз шея точно переломится – меня врачи в больнице предупредили, но это оказалось неправдой. Меня нашел дед – он приехал нас навестить.
– Не делай так больше, пожалуйста.
– Учить меня вздумала?!
– Не буду. Ты уже взрослая!
– Ой, а меня все учат. Говорят, что так делать нельзя, но я все равно сделаю. Только пока не решила, как именно. Если в третий раз не удастся повеситься, врачи засмеют. Но я устала жить. Может, прыгнуть с моста?
– Все изменится. Всегда что-то происходит. Ты выйдешь замуж…
– Но я не выдержу еще пять-шесть лет с родителями, – возразила Катя. – Ненавижу свой страшный дом!
– Я читала книгу одного философа. К нему приходили души из других миров, ему снились удивительные сны.
– Он что-то говорил о самоубийцах?
– Он посвятил этому целый трактат. Ты знаешь, почему иногда в счастливой семье рождается малыш, которого все очень любят, а он внезапно умирает, не дожив до трех или пяти лет?
– Не знаю. Ребенка правда любят?
– Любят. Заботятся о нем. Когда он умирает, папа и мама плачут и нередко сходят с ума от горя.
– Мне бы такую семью, – вырвалось у Кати. – Я бы тогда ни за что…
– В том-то и дело. Души путешествуют в телах, умирают и рождаются вновь. Самоубийцы уходят раньше назначенного срока. В книге философа я прочитала, что души, которым полагается прожить свой срок и которые незаконно его прерывают, рождаются вновь и умирают младенцами или детьми.
– Значит, если я повешусь, то мне придется родиться опять?! Но если папа и мама будут хорошие, я не захочу их покидать. У нас недавно племянник умер, ему два годика было. Так вот в чем дело!
– Да, – подтвердила я.
И Катя клятвенно пообещала мне жить.

К ночи погода резко ухудшилась. Пришла гроза. Мама разнервничалась из-за гудящего ветра и заперлась в кухне, куда особенно громко доносился звук радио безумного Утки. А я включила телевизор и начала смотреть фильм, радуясь, что антенна все еще ловит сигнал. В целях экономии электрическая лампа была выключена, и темноту рассеивал только свет экрана.
Внезапно что-то за окном привлекло мое внимание. Вглядевшись в верхнюю его часть, не закрытую короткими шторами, прикрывающими лишь половину стекла, я увидела темный силуэт. Кто-то заглянул к нам с улицы и пропал. «Возможно, мне померещилось и это всего лишь ветка дерева», – уговаривала я себя. Но через пару минут неведомая сила потянула меня вновь взглянуть на окно. И снова мелькнула гигантская тень, только на этот раз задержалась подольше. Когда в третий раз силуэт трехметрового роста прижался к стеклу, я вскочила с кровати и бросилась без тапочек в кухню.
Мама сразу решила, что это уголовники.
– Не думаю, – возразила я. – Шагов слышно не было!
Мама с фонарем в руках выскочила на улицу и побежала за дом. Я за ней, лишь бы не оставаться одной в квартире. Я была совершенно уверена, что мы никого не обнаружим. Так и вышло.
Вернувшись, я плотно задернула гардины. Мне стало спокойней, хотя чувство опасности никуда не исчезло. Жутковато, когда тебя видят, а ты нет.
Следующую ночь я ждала настороженно. Непогода усилилась, на Бутылино обрушились осенние ливни. Несмотря на включенный телевизор, я и мама отчетливо услышали стук в окно. На часах была полночь. Нам стало не по себе. Мама отдернула штору – никого.
До утра, не смыкая глаз, я читала молитвы.
Узнавшая о ночных происшествиях бабка Алиса не выразила изумления.
– После того как рука за окном перестала показывать деревянный крест, – сообщила она, – начался стук в дверь. Смотрю в глазок – никого, а дверь ходит ходуном под ударами. Не открываю.
Я решила написать защитную молитву из Корана. Ее следует писать от руки, предварительно совершив намаз. Тогда ни один призрак, блуждающий между мирами, ни один джинн, созданный из огня, не коснется человека. Никто, кроме высших ангелов, не посмеет войти туда, где написаны священные строки. Мне удалось сделать несколько копий, и я прикрепила их на все наши окна.
Полночь мы с мамой ждали в боевой готовности. Пересчитали кошек, выключили телевизор и затаили дыхание. Но на этот раз никто не стал ломиться в окно! Постучали в дверь. Когда я спросила «кто там?», стук моментально прекратился. В глазок было видно, что лестничная площадка абсолютно пуста. Мама хотела открыть дверь, надеясь, что это чья-то злая шутка, и я еле смогла ее удержать. Стук был быстрым и походил на стук ребенка.
– Это не человек! – сказала я. – Не смей открывать! Пока ты не откроешь, оно не сможет проникнуть сюда.
Утром я написала еще несколько молитв и закрепила их на двери.
Всю следующую ночь царила абсолютная тишина. А через два дня приехали родственники нашей ближайшей соседки. Оказалось, что бабушка София, страдающая галлюцинациями, умерла. Я выяснила, что все началось на девятый день после ее смерти. Значит, набралась сил и пришла. Но живым и мертвым не место в одном доме.

В квартиру Светланы и Алексея, которые, взяв дочку, уехали жить в монастырь, вселилась новая семья: две взрослые женщины и их пожилая мать. Женщины, узнав, что мы из Чечни, насторожились, испугались. Мы успокоили их, сказав, что желаем только мира между народами.
Оказалось, перед Первой чеченской войной, когда женщины были еще девочками, старшей пятнадцать, младшей двенадцать, их похитили удалые чеченцы. Посреди улицы бросили в машину и увезли в горный аул. Старшую пустили по кругу, многократно изнасиловав, а младшую не тронули, держали как рабыню для уборки и готовки. Девушкам помогла бежать маленькая чеченская девочка, она открыла люк подвала, пока братья и дядьки спали. Русские девушки долго скитались. Но нашлись добрые люди, отвезли их домой на ставропольскую землю.
– Бывали мы в чеченском краю! – так закончили женщины свой рассказ.
– Будем дружить. – Мама угостила их сырниками с медом.

Я, собрав детей, разносила по верхней улице бездомных котов и собак. Мы подыскивали им приличных хозяев. К вечеру я, Любава и Катя заметили что Ворон, Макар и еще какой-то алкаш притащили на съедение среднего по размеру щенка.
Ворон сказал, что раз закуска есть, то он сходит за выпивкой. Алкаш и Макар со словами: «Надо еще нюхнуть!» – оставили собаку у подъезда и заскочили в сарай.
– Попытаемся его спасти! – сказала я девочкам.
Мы решили запереть щенка в большой комнате, а наших котов и Джульетту подержать на кухне.
За окнами раздались возмущенные голоса. Ворон кричал:
– Куда подевался пес?! Где закусь? Я же водку принес!
Ответом был бессвязный лепет Макара. Мужчины поискали щенка на огородах, но не нашли и разбрелись.
Я взяла серого котенка, которого мы до этого лечили: у него были сломаны ребра и разбита губа, и с девочками понесла по улицам. Мою маму мы заперли и забрали с собой ключи. Котенка отдали в центре села добросердечной женщине.
Обстановка была сложной: злой Ворон гонял по улицам на мотоцикле.
Мы потихоньку спрашивали людей:
– Кому нужен дворовый пес?
Наконец за семь кварталов от нас нашли старуху. Она согласилась взять щенка. Вернувшись, мы закутали его в одеяло и понесли новой хозяйке. Примерно через километр решили повести песика на поводке, но он был так напуган, что идти отказался. Пришлось тащить его на себе по очереди. Заслышав звук, похожий на рокот мотоцикла, я, Катя и Любава прятались в кустах, растущих у обочины.
Старуха угостила нас конфетами и обещала не давать в обиду найденыша.
Довольные, мы вернулись в наш двор. Девочки тут же попросили помочь им с уроками. Взяв с собой орфографический словарь, я отправилась к Любаве. На потолке в их квартире я заметила пробоины.
– Что это? – удивилась я.
– Иногда дядюшка Шило бесится, орет, – объяснила Любава. – У него бывают видения… якобы курды лезут к нему на балкон, угрожая ножом, со словами: «Ты заплатишь за украденных гусей!» Тогда дядюшка Шило воет жутким голосом. Чтобы это прекратить, папа стучит в потолок, то есть соседу в пол, деревянной дубинкой, и Шило затихает на какое-то время.
– А зимой дядюшка Шило спускается со второго этажа и развлекается тем, что лепит свои какашки на чужие окна. Скоро зима… – добавила Катя.
– Мои золотые, постарайтесь уехать отсюда при первой возможности!
– Обещаем! – улыбнулись девочки.
Дети – единственная надежда в царстве Аида. В окружающем мраке их можно сравнить только с ангельским лучезарным сиянием.
Дома я обнаружила письмо Николя. Он написал, что его избили и отобрали телефон. Все-таки он вышел на улицу в футболке с радужным сердцем. Из письма я также узнала, что убита журналистка Анна Политковская, единственный человек, попытавшийся громко рассказать правду о чеченской войне.

Близился Хэллоуин, праздник, традиции которого произрастают из преданий кельтов.
Днем к нам заглянула почтальон и осталась на чашку чая.
– Скоро помру, – сообщила она.
– Да ну? – удивилась я.
– Не ты одна в хиромантии разбираешься. Я тоже кое-что понимаю, – ответила почтальон. – Моей линии жизни – капут!
– Не переживай, новая появится, – обнадежила ее моя мама.
Хрустя баранкой, почтальон поведала, что знает особое колдовство.
– Хочу передать людям свое умение. Детей-то у меня нет.
– Колдовать – грех, – напомнила я.
– Старшие говорят, младшие слушают, – прикрикнула на меня мама.
– Делается это так, – продолжила почтальон. – На белом ватмане чертится круг и делится на тридцать три части по количеству букв в русском алфавите. Потом в них вписываются буквы, а в иглу вдевается белая нить. Трижды нужно сказать «Дух святой, появись!» и назвать имя недавно умершего друга или знакомого. Умерший человек обязательно должен быть либо первым, либо последним ребенком в семье, ему задают любой вопрос о будущем. Поднимают руку над алфавитом, и мертвый отвечает, а иголка последовательно указывает на буквы. Так появляются слова.
Надо отметить, методы сельского колдовства произвели на маму впечатление. Поэтому, провожая почтальона, она сунула ей в сумку пакет сухарей и пряник.

Ночью, закрыв глаза, я увидела океан, крупные звезды при ясной луне и пиратскую шхуну с трепещущими косыми парусами.
Я подплыла к ней на лодке, чтобы встретиться с Капитаном.
– Ты заставляешь себя ждать!
Из-под фетровой треуголки смотрели ледяные глаза. Капитан был одет в расшитый камзол, в ухе у него блестела серьга с изумрудом. Из-за пояса торчала кривая сабля и рукояти испанских пистолетов с колесными замками. Пальцы рук украшали перстни с агатами и рубинами.
При моем появлении команда нахмурилась, но едва уловимый жест Капитана заставил всех расступиться и беспрепятственно меня пропустить.
– Идем в каюту. Есть разговор, – сказал он.
Я с интересом рассматривала интерьер: мушкеты висели рядом с картинами. На круглом деревянном столе была развернута карта созвездий.
– Мы сейчас находимся здесь! – Капитан ткнул пальцем куда-то рядом с Сатурном.
Около барометра находился странный предмет, отчего-то показавшийся мне знакомым.
– Это что? – спросила я.
– Горный хрусталь.
– Такой был у моего прадеда…
– Не отвлекайся! Время всегда против нас.
– Что я здесь делаю?
– Я везу невольниц в галактику Андромеды. Торги за их души скоро начнутся. Есть одна, заслуживающая особого внимания.
– Покажи мне, – попросила я.
Глаза Капитана насмешливо сощурились.
Парусный корабль покачивался на волнах, а тени причудливо искажала луна.
Каюту пленницы открыли, и моему взору предстала юная девушка, сидящая на мягких подушках. Чадра скрывала ее лицо. Зеленые глаза, словно листья лотоса, я мгновенно узнала.
– Седа! Это ты?
Она кивнула.
– Отпусти ее, – крикнула я Капитану.
– Не могу. В твоем мире она погибла.
Эти слова, сказанные спокойно, вдруг пробудили память, и я поняла, что он говорит правду.
Я сама хоронила ее, пятнадцатилетнюю, в мерзлой земле и пушистом снеге. Это было в Грозном, на чеченской войне.
– В моей семье я старший ребенок, – сказала Седа. – Я знаю, что ты не стала колдовать. Но сегодня Хэллоуин, и ты можешь задать мне любые вопросы.
– Когда я встречу мужа в мире людей? – слова слетели с моих губ раньше, чем я успела подумать о чем-либо еще.
– Через два года.
– Когда я умру?
– По-нашему – скоро, по-вашему – нет. Здесь другой счет времени.
– Нужно что-то передать твоей семье?
– Нет, спасибо.
Межгалактический демон Капитан посмотрел на меня с вызовом:
– За такую чародейку я выручу немало!
– Тебе не стыдно?
– Поэтому мы и разошлись, – буркнул он. – Тебя слишком тянуло к свету.
– Хочу взглянуть на линии писем. – Седа поманила меня к себе.
Увидев мою ладонь, она рассмеялась:
– Хочешь узнать один из вариантов земной смерти? Для этого нужно взглянуть туда, где заканчивается линия жизни.
Я всмотрелась в свою ладонь при свете лампады, и, словно под невероятным увеличительным стеклом, линия начала расти, увеличиваться в тысячу раз… Пока наконец мне не стали видны застывшие картины.
– Сейчас они оживут, – прошептала Седа.
Я увидела дом у моря и услышала грохот снарядов.
– Письма в линиях меняются. Сейчас есть возможность умереть на войне. Но это случится нескоро.
Мы вышли из каюты пленницы, когда забрезжил рассвет. Капитан думал о чем-то своем, а я смотрела на линии рук, которые приняли обычный вид и ничего не показывали.
– Отчаливаем! – раздался голос Капитана.
– Неужели ты продашь Седу?
– Не сомневайся. Она дорого стоит.
– Ты служишь злу!
– В мире людей память избирательна, не так ли? Но я помню все твои воплощения. Ты взламываешь межгалактические базы, чтобы добыть информацию.
– Я?!
– Как проснешься, запиши сон.
– Обещаю, – ответила я и проснулась.

В ноябре случилось настоящее горе. Наши питомцы заболели. Они подхватили заразу от новой кошки с котятами, которых принесла мама.
Увидев, как ловко соседи ищут продукты и одежду среди мусора, мама решила посмотреть кастрюльки, которые можно сдать на металл. Блуждая по свалке за селом, мама отбилась от остальных и поняла, что заблудилась.
Кто-то поджег гигантскую свалку, растянувшуюся на несколько километров. Гарь, смешиваясь с копотью от шин, серой пеленой затянула все вокруг. Глаза мамы щипали, ее душил кашель, и она подумала, что лучше всего вернуться домой. Но в этот самый момент услышала писк. Где-то пищали котята. Мама начала искать. Огонь полыхал все ярче. Трещали, лопаясь, стеклянные бутылки. Взрывались баллончики из-под лака для волос. Их хлопки напомнили маме бои в Чечне. Мама увертывалась от дыма, пригибалась при громких хлопках, но не уходила. Продолжала поиски. И чудо произошло. Она нашла мешок, заклеенный скотчем, а внутри кошку и шестерых котят. Кто-то из сельчан бросил их умирать. Вместо металла мама принесла домой новых питомцев.
Бабка Алиса возмутилась и пообещала написать на нас заявление в администрацию, чтобы животных принудительно отобрали и уничтожили.
– Это же надо, – возмущалась соседка. – Открыли здесь кошачий приют!
Затем новая кошка заболела, от нее болезнь перекинулась на остальных.
Помимо Джульетты, Одуванчика, Полосатика и Васьки у нас жила Пулька, черно-белая веселая кошечка. Она так задорно играла, что все дети в округе полюбили ее. От меня Пулька не отходила ни на шаг, постоянно вертясь под ногами.
Я поехала в Ставрополь и купила лекарства. Но кошка-мать умерла. Ежедневно я делала Пульке уколы, а собаке и взрослым кошкам давала таблетки. Маленьких котят мы выкармливали из пипетки молоком.

В ноябрьский вечер к нам пришла грузинка Дина. Мы познакомились с ней на ярмарке в четверг. Наша собака укусила ее за ногу. Дина Джульетту простила, купила у нас пару книг, а вечером принесла в подарок картошки и молока.
Мы хотели угостить Дину печеньем, но выяснилось, что она диабетик и ей нельзя сладкого. Побеседовав о жизни, мы проводили женщину до ее дома и вернулись к себе. Я решила сделать Пульке укол. Полезла в шкаф и открыла ампулу. Но, присмотревшись, увидела, что случайно взяла другое лекарство.
Это был знак. Я поняла это три минуты спустя. Открыв нужную ампулу, ту, что посоветовал врач, я сделала кошке угол. У Пульки случился шок. Она начала метаться. Понимая, что все кончено, я отчаянно пыталась ей помочь. Через несколько минут кошка умерла на моих руках. Я была настолько подавлена случившимся, что не могла говорить. Зато мама сразу заявила, что я – убийца. Она схватила мою лучшую кофту и завернула в нее труп Пульки.
– Я отомщу тебе! – кричала мама. У нее началась истерика.
Мне было совершенно не жаль свою кофту. Вещи есть и будут, а я пришла и уйду. Потерю вещей можно пережить, а вот Пульку вернуть нельзя…
Мама притащила из кухни тарелки и с размаху начала бить их об пол в комнате. Мелкие осколки летели во все стороны. Мама хохотала, плакала и била посуду. Но этого ей показалось мало. Она притащила таз с водой, в котором я замочила белье, и перевернула его. Затем начала кидаться с ножом в мою сторону.
Во время этого буйства на меня напало такое равнодушие, что было все равно, чем все закончится. Даже когда она схватила молоток и заявила, что разобьет компьютер, я сказала:
– Бей!
Приступ пошел на спад, и она, хихикнув, отправилась смотреть телевизор, а я начала уборку: сметала осколки посуды, собирала воду с пола.
Нет страшнее чувства, чем равнодушие. Сделав уборку, я решила, что пора уезжать. Все равно куда, все равно к кому. Назад я не вернусь. Мне некуда возвращаться. Позади меня пропасть.
Шаг можно делать только вперед.
Мама, успокоившись, весело пересказывала телевизионное шоу.
Под подушкой у меня лежал кинжал, и спала я чутко, зная, что мама несколько раз хотела убить меня во сне, чтобы избавить от «угроз этого мира».
Утром Пульку похоронили под грушей. Мама одумалась и в последний момент не положила в ее могилу мою лучшую кофту.

Из Москвы по электронной почте пришло письмо. Многодетной семье требовалась няня с проживанием. Я ответила согласием.
Собирая вещи, я взяла несколько фотографий и дневники, понимая, что последний раз в жизни вижу Бутылино и его обитателей.
Ливни зарядили на неделю, оплакивая прожитое лето.
Мама, почувствовав, что мы расстаемся, просила прощения.
– Я вспыльчивая. После войны нервы ни к черту.
– Обещаю высылать тебе деньги на еду, – заверила я ее. Мама сразу утешилась.
Дети Ворона и Трутня, узнав, что я покидаю Бутылино, горько плакали.
– Тетя Поля, мы не будем курить траву!
– Мы будем ходить в школу и читать книги!
Вести распространяются быстро. Прибежала Катя. Сказала:
– Я и Любава станем спасателями. Мы не позволим алкашам есть кошек и собак!
Катя подарила мне сувенир – брелок с божьей коровкой.
Чтобы купить билет до Москвы и не оставлять маму без средств, я продала свой компьютер. Его купил Мирон, директор Дома творчества, для своих воспитанников.
– Будем монтировать мультфильмы в домашних условиях, – пообещал он.
Пенсионерка Зинаида и бабка Алиса неожиданно меня благословили, а дядюшка Шило поцеловал крест на цепочке и сказал, что ему, как и Утке, стыдно за то, что он убил свою маму.
В последнюю ночь, проведенную в двухэтажном бараке с весьма оригинальными жильцами, я видела во сне море и рыбаков. Песчаный берег, вдоль которого я брела, грело полуденное солнце. Чуть поодаль начинался травяной покров, кустарники и крошечные деревца. Именно оттуда, издалека, кто-то неустанно наблюдал за мной. Присмотревшись, я увидела ее – гусеницу размером со льва. Вся в пушистых ворсинках, гусеница улыбалась. Вокруг ее глаз ободком росла длинная шерстка радужного цвета. Я в ужасе попятилась от этого чудовища. А гусеница на мягких пушистых лапках бросилась за мной вдогонку.
«Как она изменилась!» – подумалось мне.
Эта гусеница была моей старой знакомой из Грозного. Когда мне было четыре, я не смогла защитить ее, и злые мальчишки убили несчастную. Они подожгли целлофан на крышке канализационного люка и бросили туда тропическую красавицу, неизвестно как попавшую в наши края.
Во сне мне не удалось убежать: впереди маячила сетка, загораживающая пляж, и, прижавшись к ней, я увидела, что гусеница остановилась на почтительном расстоянии. В районе головы у гусеницы ворсинки переливались, образуя своеобразную гриву.
– Привет, – прокричала она. – Не бойся!
«Она еще и говорит!» – У меня зуб на зуб не попадал.
– Ты знаешь, как тяжело прорываться сквозь сновидения? – строго спросила гусеница, а затем пояснила: – Дождь – это интернет мертвых. Я долго искала тебя. Мой последний земной путь – это Пулька.
Я продолжала молчать, так как сказать ничего не получалось.
– Чтобы удержаться в твоем мире, нужно много энергии.
– Пулька? – наконец произнесла я.
– Да! Я вернусь к тебе еще раз в виде щенка.
– Когда?
– Я росла все время, – хвастливо тараторила гусеница. – Видишь, какой стала! Каждый раз, когда вспоминают мертвых, это придает им сил для возвращения. Что ты молчишь, словно язык проглотила? Я тебя хорошо помню!
– Я тебя тоже… – пробормотала я.
Гусеница отвела меня к причалу.
– Видишь лодку? – спросила она.
В лодке было нескольких молодых мужчин. Они застыли в неестественных позах, и их лица выражали такое страдание, что я невольно поморщилась, испытав сочувствие.
– Они боятся пошевелиться, – гордо сказала гусеница. – Когда я рядом, их жжет печать.
– Печать?
– За то, что они сделали. Детьми они издевались надо мной. И теперь будут отвечать за это во всех мирах.
– Справедливо.
– Тебя я искала не зря! Ну-ка, выдерни из моей правой щеки клочок шерсти.
– Ни за что! – воскликнула я.
– Разве я искала тебя, чтобы услышать эту чушь?! Дергай давай!
– Нет, извини. Не буду.
Гусеница долго уговаривала меня. И я выдернула несколько разноцветных ворсинок. Затем она протянула мне коробок спичек.
– Подожги ворсинки и, пока горит огонь, загадай три желания. Я исполню их во что бы то ни стало.
Совершенно ошарашенная, я подожгла ворсинки и произнесла:
– Мне нужна работа, чтобы я смогла выплатить кредиты, здоровье и здоровье для моей матери. Издать чеченские дневники…
Гусеница захихикала:
– Три, а не четыре! Твое последнее желание не входит в мою компетенцию!
Она растаяла в воздухе.

Декабрьская дорога обледенела и была скользкой. Ворон и Трутень встали пораньше и помогли донести до автобуса сумки. Мужчины мечтательно бормотали: «Столица. Москва!» Дед Мирон подошел к нам с подросшими щенками, которые улыбались и виляли хвостом.
Тома с Димкой, закутанным в тряпье со свалки, Антон, продавщицы из магазинов, Алена, Любава, Катя, Гришка и другие собрались, чтобы меня проводить. Стоя на остановке, дети кричали:
– Тетя Полина, пишите нам письма!
Старый автобус петлял по зимней дороге из стороны в сторону, а я, забравшись в конец салона, прижала ладонь к стеклу.

Николя встретил меня и маму на автовокзале в Ставрополе. На нем была модная куртка оливкового цвета, синие джинсы и вязаная шапка.
– Подарок бабушки, – похвастался шапкой Николя.
Мы покормили бутербродами седого бомжа, плакавшего от голода. Бомж был босым. Мама сняла с ног шерстяные носки и отдала старику, оставшись в калошах.
– Обещай, что когда ты встретишь любимого человека, я узнаю эту историю во всех подробностях, – попросил меня Николя.
– Даю слово, – засмеялась я, обнимая его на прощание.
Запах «Кензо» с нотками махагони и мускатного ореха будет отныне встречаться в моей Башне Памяти.
– Я надел футболку. – Николя на секунду распахнул куртку и показал радужное сердце.
Мама разрыдалась.
– Когда ты отправишься в Канаду? – спросила я.
– Бенджамин прилетает на днях в Ставрополь. Мы постараемся что-то придумать.
– Ты счастлив?
– Почти. Я переживаю за тебя…
– Брось! У меня за плечами чеченские войны.
Двухэтажный междугородный автобус заполнялся пассажирами.
Из Ставрополя до Москвы ехать сутки.
– Может быть, мы встретимся в другой жизни, – сказала я.
– Или на другом континенте, – улыбнулся он.
Мама и Николя пожелали мне доброго пути.
Я поднялась на второй этаж и заняла место согласно билету. Это было первое сиденье как раз над водителем. Автобус поплыл через автовокзал, сквозь непогоду и нити судьбы, которые прядет Клото.
Московского адреса многодетная семья не сообщила, дали только номер телефона. Что будет, если меня не встретят?
Я помахала маме и Николя. Они держались за руки и плакали. Резкие порывы ветра бросали им в лицо колкие снежинки.
Ставрополь медленно таял, словно выцветшая картинка, и я в последний раз оглянулась, чтобы увидеть двух самых близких людей на Земле.

Рассказать о прочитанном в социальных сетях: